Свой спектакль Федор Малышев, активно заявляющий о себе как интересный, со своим почерком режиссер, начинает неожиданно, как будто не фронтовую летопись солдата Теркина, а чеховских «Трех сестер » собрался поставить. Три актрисы в длинных строгих платьях (Александра Кесельман, София Лукиных, Наталья Мартынова), по возрасту и образу идеально расходящиеся на роли сестер Прозоровых, присели на подвешенном беленом брусе, что вытянулся на тросах по всей ширине сцены. Мечтательно и одновременно тревожно барышни вглядываются в темноту зала. Но вместо ожидаемого «В Москву! В Москву!» произносят «Теркин! Теркин!», начиная читать строки из поэмы Твардовского.
И тут же в здоровенной конструкции из серых досок, что возвышается за их спинами, чьи-то сильные руки изнутри откинут небольшие дверцы, и один за другим начнут появляться бойцы в солдатской форме. В продолжении стиха, что читали барышни, каждый уверяет, что, мол, Теркин — это он. И все одиннадцать как один — Теркины.
Из досье «МК»: Впервые солдат Теркин Вася (именно Вася) появился в 1939-м, во время советско-финской войны, в фельетонах, публикуемых в ленинградской газете «На страже Родины». Красноармейцы любили эти похожие на современные комиксы истории. Но все-таки по-настоящему популярным Теркин стал только в 1942-м, когда Александр Твардовский, военный корреспондент, написал первые главы. Каждая новая из-под пера поэта сразу уходила в набор и появлялась на страницах «Правды», «Известий», «Знамени». На фронте бойцы ждали очередного появления Теркина, и неудивительно, что, когда Твардовский попытался закончить поэму возвращением Теркина в строй после ранения, он стал получать письма читателей с просьбой не заканчивать поэму, пока идет война. В итоге заключительная глава «От автора» была написана в ночь с 9 на 10 мая 1945 года. Партийному руководству страны не нравилось, что в поэме нет упоминания о руководящей роли партии. Однако любовь народная к «Василию Теркину» настолько была велика, что еще до окончания поэмы Твардовский был удостоен Сталинской премии.
Надо сказать, что Федор Малышев, как мало кто, умеет поэзии дать сценическую жизнь, будто та только для подмостков и создавалась. В прошлом сезоне он это убедительно доказал Маяковским («Послушайте!») и Есениным («Пугачев»), а в этом вот выдал «Теркина». Все три воплощения сложных и мощных поэтических текстов дают представление о стиле молодого режиссера. Стиль очень мужской — лаконичный и строгий, где нет ничего лишнего, и нежность тоже с мужским характером. Где слово и музыка (композитор Рафкат Бадретдинов) друг без друга никак. Тут перебор частушки, плачи и колыбельные со словом как будто рифмуются. Музыка поет гармонью, гремит ложками, плачет виолончелью. В стиле режиссера и то, что массовые сцены — это не массовка, а сделаны скульптурными композициями.
Собственно, это явлено в первой же главе «Переправа»: она звучит не повествовательно с раздумчивой интонацией о пережитом, а действенно, но не иллюстративно. Когда обмякшее тело раненого героя бойцы передают с рук на руки, это напоминает Пьету, а теплый желтый свет (художник по свету Степан Синицын) только усиливает это впечатление. Метафора понятна и уместна — мучениками на войне были не маршалы.
В этой же сцене дощатая конструкция (художник Евгения Шутина) составлена из четырех подвижных секций, которые бесшумно разъезжаются и в сочетании с нижними дымами создают завораживающую картину ночной воды и… бойни на выживание. Сцена эта наполнена мощной внутренней энергией.
В «Теркине» персонажи не делятся на главных и второстепенных. Актеры поочередно становятся Теркиным — совсем молодой Василий, зрелый, худой или плотного телосложения, рослый или невысокий, кучерявый или даже с залысинами — все одно «парень хоть куда». В зависимости от историй очередной главы, сшитых одним полотном, — балагуром, гармонистом, находчивым подчиненным, народным умельцем. Собирательный образ героя у Малышева конкретно собран из актерских индивидуальностей — Анатолий Анциферов, Степан Владимиров, Дмитрий Захаров, Вениамин Краснянский, Максим Литовченко, Виталий Довгалюк, Дмитрий Рудков, Владислав Ташбулатов, Владимир Топцов, Павел Яковлев, Сергей Якубенко.
Реквизит в спектакле практически не предусмотрен. Предметами реквизита становятся сами артисты: один — часовым механизмом, который без инструментов чинит. А рядом прижимистая бабка (Наталья Курдюбова) со сковородой в руках и салом, которых тоже нет, а вроде как есть. Одна из барышень оборачивается смертью (София Лукиных), но не «косой», как называет ее герой, а очаровательной соблазнительницей бойца, истекающего кровью на снегу.
Три женских образа с тихим многоголосием будут сопровождать мужчин, «живущих на войне». Очень точное определение у Твардовского — живущих вместо воюющих, оно и стало ключевым для Малышева при постановке спектакля.
Интересно, что зал слушает так внимательно, будто впервые слышит эти знакомые, затертые временем строки о войне. Стоит признать, что сегодня та война, 80-летней давности, воспринимается совсем иначе, чем пять и уж тем более десять, двадцать лет назад. Потому что вот она, новая, совсем близко, в новостях про беспилотники, которая так или иначе касается каждого.
В финале поэма вернется к тому, с чего началась: на беленом брусе, что вытянулся на тросах по всей ширине сцены, рядом с милыми барышнями сидит весь мужской состав «Теркина». Задумчиво так курит. А чуть впереди — автор «Теркина» (Карэн Бадалов) произносит, пожалуй, самые важные строки:
Я мечтал о сущем чуде: Чтоб от выдумки моей На войне живущим людям Было, может быть, теплей.
После спектакля говорим с Федором Малышевым.
— Сколько глав поэмы вошло в спектакль и по какому принципу ты их отбирал?
— Все главы поэмы у меня задействованы, другое дело, что из какой-то главы мы брали просто четверостишие, из всех что-то брали, и по идее, в нашем спектакле весь «Теркин». Я использовал монтаж, поскольку у меня была идея повествование пропустить через образ трех женщин, которые ждут своих мужчин. И какие-то отрывки отдал им, а что-то — старшине, генералу, но так или иначе все главы использованы, пусть и не целиком.
— Почему «Теркин» начинается именно с главы «Переправа»?
— «Переправа» — самый известный кусок поэмы, и хотелось начать именно с него, чтобы для тех, кому это еще знакомо, вспомнили об этом. А с другой стороны, хотелось принципиально по-другому решить эту сцену, где со временем сложились свои штампы. Хотелось показать, что это тяжелейшая для солдат работа и что в момент этой невыносимой работы они друг на друга смотрят и думают: «А что будет дальше?» Пытаются жить одним днем. И к тому же «Переправа» мне показалась наиболее интересной постановочно, мы ею долго занимались.
— Главное, ради чего ты взял поэму Твардовского?
— Для меня были важны авторские слова в конце поэмы: «Я мечтал о сущем чуде,/Чтоб от выдумки моей/На войне живущим людям/Стало, может быть, теплей». И еще такие: «Разнеслась молва по свету,/Объявился старый друг./Ну-ка к свету, ну-ка вслух!» Хотелось сказать что-то теплое, доброе и утешительное. Про то, что даже в самые темные времена, и необязательно на войне, когда тебе совсем никак, в твоей русской душе загорается такой маленький светлячок, и ты думаешь: «Ничего, перетерпим, перетрем» — и идешь дальше. Вот эта тяга к жизни важна при любых обстоятельствах, юмор и теплота, которые спасут и перекроют любую гадость.
