Помнится, я получил журналистскую премию, и мы с Павлом Гусевым — я же сотрудник «МК» — немедленно отправились отметить событие в родной ресторан Дома журналистов на Суворовский бульвар.
В застолье Павел вспомнил, что в соседнем доме — мастерская Глазунова и, по своему обыкновению, стремительно решил пригласить его к нам присоединиться. Илья Сергеевич по-юношески откликнулся, а после Домжура затащил нас к себе домой, где до рассвета показывал новые работы.
Прошли годы, и, пользуясь знакомством, я напросился на интервью; как раз в те дни в центре Москвы бывшие царские конюшни сгорели дотла, и Глазунов сокрушенно оплакивал Манеж, с которым был связан первый его триумф. А я вспомнил, как студентом часов пять промаялся в опоясывающей в несколько рядов Манеж очереди, чтобы попасть «на Глазунова», куда устремилась вся Москва.
Материалу я предпослал заголовок: «Манеж сгорел, но Глазунов бессмертен», что Илье Сергеевичу польстило, и он стал часто приглашать на чай в Академию художеств или галерею.
На одну из его экспозиций мы пришли с мамой. Глазунов сразу загорелся написать ее портрет. Мама смутилась:
— Илья Сергеевич, вокруг вас столько красивых женщин, зачем вам мой портрет?
Глазунов, прикуривая одну из бесчисленных сигарет, прищурился:
— Людмила Семеновна, вы пройдите по Москве и найдите мне такое прекрасное лицо!
На первом сеансе в глазуновском особняке на Новом Арбате он, стоя у мольберта и задумчиво прикидывая композицию на холсте, задал каверзный вопрос:
— Людмила Семеновна, если бы в Третьяковке случился пожар и была возможность вынести только одну картину, что бы вы бросились спасать?
— Врубелевского «Демона», — без колебаний ответила мама.
И мама с Ильей Сергеевичем, который был в восторге от такого ответа, стали друзьями: оказалось, Врубель — один из самых близких ему по духу русских живописцев.
Спустя пару месяцев портрет был готов — гениальная кисть Глазунова достоверно передала на холст мамино неповторимое очарование. Снимая полотно с картины, Илья Сергеевич горделиво произнес:
— Я написал портрет в стиле Тициана, — подразумевая величавость созданного образа.
На открытии монументальной глазуновской галереи мы поспешили на второй этаж к портрету, где толпились ценители творчества великого художника.
— Наверное, это какая-нибудь графиня? — показывая на портрет, со вкусом одетая гостья поинтересовалась моим мнением.
— Княгиня! — на полном серьезе поддержал разговор я и, кивая на маму, продолжил: — А вот, кстати, рядом и прекрасный оригинал.
Далее — немая сцена...
