Он давно и серьезно болел, но не падал духом, продолжал ходить на спектакли, живо всем интересовался. Интерес к происходящему, прежде всего в театре, был у него феноменальный. Он все смотрел, всюду бывал, сохраняя благородную доброжелательность при любых обстоятельствах. Даже чудовищные спектакли мог разобрать по косточкам, при этом никого не обидев.
Коллеги и ученики называли его за глаза Бартом. Он знал об этом. Он был хранителем времени и мог рассказать то, чего другие не знали. Великих артистов Московского Художественного театра Бартошевич видел с раннего детства на близком расстоянии и даже развлекал за кулисами чтением стихов.
Его детство прошло в доме, окна которого выходили во двор Художественного театра, где хранились станки и прочий сценический скарб, где можно было поиграть с мхатовскими детьми. Мальчиком Бартошевич непременно слушал на балконе марш военного оркестра, задействованного в чеховских «Трех сестрах». В определенный час музыканты выходил во двор, продолжая играть. И для Алеши этого был важный ритуал. Театр он понимал на чувственном уровне и тогда, и годы спустя, когда стал им серьезно заниматься.
Его мама работала суфлером в Художественном театре после того, как перестала быть актрисой. А училась она в Харькове у легендарного Леся Курбаса, которого все мы изучали в ГИТИСе. Юный Алексей все свободное время проводил за кулисами.
Отец, который с ними не жил, - знаменитый Вадим Шверубович, человек со сложной судьбой, военным прошлым, легендарный завпост Художественного театра, написавший яркие воспоминания о театре.
Дед Бартошевича, выдающийся мхатовец Василий Качалов в голодные годы приглашал внука на обед в свой дом, расположенный в Брюсовом переулке. Стол к него был отменно сервирован. Угощенье подавалось изысканное, особенно по тем трудным времена. И внук был сыт и здоров. Однажды он сопровождал деда до театра. А по пути с ними здоровались незнакомые люди.
Во время одного из таких визитов к Качалову нагрянул сотрудник театра, чтобы запечатлеть его на фото. Именно тогда и была сделана знаменитая фотография элегантного деда в костюме-тройке и его маленького внука. На чулках мальчика, надетых под шорты, зияла дыра. Фотографу потом пришлось ретушировать коленку.
Алексей Бартошевич был на редкость демократичным и доброжелательным человеком, никого не обижал, всем был рад. Он понятия не имел о том, что такое гордыня и спесь. Его высочайшей внутренней культуре, самообладанию и благородству можно только позавидовать.
Он говорил слегка приглушенным голосом, который ни с каким другим не перепутаешь. У него был дар рассказать о Шекспире, почти не говоря о нем. Не забыть, как на одной из лекций в ГИТИСе Бартошевич так подробно и вдохновенно говорил о звездах, что вдруг все стало ясно про Вселенную Шекспира. Когда-то он и сам был студентом ГИТИСа, а потом стал педагогом от бога. Много лет преподавал в ГИТИСе. Его лекции не пропускали ни будущие актеры, ни режиссеры, не говоря уж о театроведах. В них было живой слово, простота и масштаб, дававшие заряд и стимул смотреть не под ноги, а в небо.
