— Сергей Леонидович, в прессе регулярно «нагоняют жути» по поводу опасности старых книг. Нас в разное время пугали киноварью, с помощью которой в старину получали красный цвет, потом мышьяком, благодаря которому книжные переплеты делали такими благородно-зелеными, затем — свинцом в типографской краске. Дело принимает нешуточный оборот — во Франции часть фолиантов изъяли из библиотек, кажется, скоро в читальный зал не будут пропускать без защитных перчаток и респираторов.
— Конечно, нужно смотреть по каждому случаю отдельно, но зачастую это именно страшилки. Причем о некоторых из вами упомянутых я даже не слышал. В любом случае, если говорить о ранних временах книгопечатания — XV, XVI века, — работа в типографии с красками, содержащими свинец, была, несомненно, вредной: никто тогда не озадачивался условиями труда. Но когда книга уже напечатана, а тем более по прошествии многих-многих лет, того, что могло бы передаваться по воздуху или как-то еще нам причинять вред, в ней быть не должно.
Более того, известно, что практически все библиофилы были долгожителями — не знаю, из-за книг ли или по другой причине, но владельцы больших библиотек жили долго. Не исключаю, что это происходит благодаря особой ауре, которую дают как раз старые издания — я сам с детства обожаю их запах. Даже не умея читать, я открывал принесенный отцом том и вдыхал аромат пожелтевших страниц — как видите, до сих пор жив и здоров. (Смеется.) Думаю, книги, наоборот, полезны для физического и духовного здоровья.
— Если частному владельцу удалось заполучить книгу, которой двести и более лет, нужно ли ее хранить как-то особо? Букинистические издания — вещи капризные?
— Как правило, книгам в домашних библиотеках специальные условия не нужны — сколько они пережили революций, войн в России и за ее пределами, но как-то уцелели, и вот они в наших руках. А дело в том, что книги, скажем, XVI века, печатались на высококачественной бумаге с тряпичной основой, им делали очень хороший переплет.
— То есть их изначально изготавливали «на века», в то время как нынешние книжки, особенно дешевые, рассыпаются раньше, чем их успеваешь дочитать.
— Да, это так. Но по поводу профессионального хранения все же стоит дать совет не подвергать книги прямому воздействию солнечных лучей. Потому что и корешки, и бумага выгорают — иногда на оценку к эксперту приносят книгу, у которой половина корешка одного цвета, а половина — другого, солнце здесь беспощадно.
И, конечно, важен температурно-влажностный режим. Нельзя допускать, чтобы в помещении было слишком сухо: от отсутствия должного уровня влажности опять-таки страдают переплеты книг, особенно цельнокожаные — они коробятся. Но и повышенная влажность может повредить текст — вызвать на бумаге так называемые «лисьи пятна».
Настоящие букинисты выделяют под свои собрания отдельные комнаты, некоторые коллекционеры ставят в них летом банки с водой. Но, повторюсь, книги живут как люди — практически в любых условиях, кроме экстремальных, типа наводнений и пожаров.
— При СССР в список наших первопечатников записали действительно русского мастера Ивана Федорова, а также работавшего на территории нынешней Белоруссии, но по факту — в развернутом на Запад Литовском княжестве Франциска Скорину, который был то ли протестантом, то ли греко-католиком, хоть и издавал книги «рускымы словами». О какой степени коллекционной редкости мы говорим, если речь о шедеврах Федорова и Скорины?
— В России на аукционах появляются книги и Ивана Федорова, и его учеников. Естественно, они чрезвычайно редки — их стоимость может достигать пятнадцати–двадцати миллионов рублей.
Но совершенно бесценны дофедоровские издания, осуществленные частными типографиями Русского государства и славянскими типографиями Восточной Европы. Эти книги печатались на старославянском языке анонимными типографами — зачастую невозможно установить точно, где именно и когда они были выпущены.
Что касается Скорины — его книги величайшая редкость, и я их «не держал в руках» (берем эти слова в кавычки, так как артефакты с полутысячелетней историей в принципе никто не берет «голыми руками». — И.В.). Конечно, я видел их в библиотеках и музеях, но непосредственно не сталкивался. Появление книги Скорины в открытой продаже — учитывая, что их осталось очень мало и все они учтены, — стало бы настоящей сенсацией.
— Существует стереотип, что Российская империя в техническом плане всегда шла позади Европы — вот и волна книгопечатания до нас докатилась на сто лет позже. Как быстро нашей стране удалось преодолеть это отставание?
— Изначально отставание было. Сам Федоров и дофедоровские мастера учились на Западе и перенимали опыт там. Но главная проблема в том, что вплоть до петровских времен основная масса российских книг была религиозного содержания, в то время как уже с XV века европейцам были знакомы светские, научные книги и беллетристика.
С этим мы немного «подтормозили», но в XVIII веке быстро нагнали.
А по поводу полиграфического искусства могу сказать, что в XIX веке, особенно во второй его половине, в России появилось множество полиграфических шедевров, многие из них занимали первые места на выставках — по уровню печати, иллюстрирования, печатного дела мы вошли в число лидеров.
— В Российской империи существовали светская и церковная цензуры, в СССР — единственная «партийная», но более могущественная, чем две предыдущие, вместе взятые. В результате деятельности цензурных органов неугодные власти журналы и книги изымались и уничтожались, что автоматически делало их библиографическими редкостями.
— Нужно заметить, что цензура существовала еще в рукописную эпоху. Менялись политические условия, приходили новые правители с новыми взглядами, и огромный массив рукописного наследия уничтожался.
В средневековой Европе горы литературы сгорели в кострах инквизиции, католическая церковь, как вы знаете, постоянно выпускала «Индекс запрещенных книг» (Index librorum prohibitorum), знакомство с которыми влекло за собой отлучение.
А самый яркий пример из истории цензуры дореволюционной России — это судьба «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева. Тираж 1790 года практически весь был сожжен, но ни одна книга, если честно, не уничтожается полностью. Так, согласно цензурному распоряжению некое количество экземпляров отправлялось на специальное хранение. Так что только в РГБ имеется четыре первых издания «Путешествия...».
— Эта книга когда-нибудь уходила в нашей стране «с молотка»?
— Нет, никогда.
— А сколько бы она могла стоить, если бы попала на рынок?
— 100 миллионов рублей и выше.
— Отдельно хотелось бы услышать о последствиях сталинской цензуры.
— Уничтоженные при Сталине издания Пастернака или Ахматовой стоят сегодня миллионы рублей, но и книги менее известных авторов — не меньше. В те годы распространенной практикой было изъятие из библиотек книг репрессированных авторов, но опять-таки часть тиража оказывалась в спецхране. Так они дошли до наших дней.
— С писателями-современниками в сталинском СССР особо не церемонились, хорошо, что классиков цензурные процессы не затрагивали.
— Вы не совсем правы. Роман «Бесы» Достоевского, выпущенный издательством Academia в 1935 году, также уничтожили.
Интернета при Союзе не было, публично обсуждать эту тему было нельзя, так что считалось, что книга, за исключением спецхрановских единиц, утрачена — на руках ее точно нет.
Но после первого появления на аукционе этой книги и огласки/шумихи в прессе нашлись люди, случайно обнаружившие ее на полках своих частных библиотек.
— «Цензура» и «зло» — это слова-синонимы?
— Не нужно демонизировать цензуру — она, несомненно, нужна. Как, например, федеральный список экстремистских материалов. Разве могут быть в свободном доступе сочинения нацистских преступников?
— Кстати, возможно ли появление на аукционе, допустим, прижизненного издания «Майн кампф» Адольфа Гитлера?
— Это исключено. Работники аукционных домов постоянно сверяются со списком, куда включена автобиография лидера нацистов. Вероятно, существует черный рынок книг Гитлера, Муссолини, но это незаконная деятельность, никто из моих коллег в здравом уме и ясной памяти не станет этим заниматься.
