Можем ли утверждать, что народ и литература, воссоздающая, фиксирующая этапы развития народного самосознания, всегда, во все эпохи неизменны? Нет, конечно. Достаточно обратиться к художественному слову, живописующему национальное бытие не только высокопросвещенных начитанных слоев, но и простого люда. У кого из запечатлителей найдем большую проникновенность в стихию народного творчества, чем у Николая Лескова в его «Житии одной бабы»? Прозябают-перемогаются в дремучей нищете неграмотные крестьяне, а поэтическое восприятие тяжких испытаний и взаправдашних ужасов (их невозможно опоэтизировать, но именно из отхожего перегноя волшебно произрастают стихи) выливается в не смолкающие даже в самые отчаянные дни песнопения. Эта песенная мания может показаться приукрашиванием, идеализацией, но, как в черно-белом «Андрее Рублеве» Тарковского, замешенный на жестокости и крови кошмар порождает киноварно яркие иконописные лики.
Литература — пусть не вполне отчетливо себя толкующая и понимающая — мечтательное воплощение насущных чаяний. Без литературы — нет мечты, нет взгляда, помогающего оценить себя и увидеть, какие коррективы необходимо внести в свой облик, нет внятного созидательного порыва, нет модели будущего и самого будущего. А есть бессловесная или мычащая слепая безнадежная обреченность. Если мечта примитивна и горбата, это следствие искалеченного образа мысли. Если сервильна, угодлива, подлаживается под власть и заискивает перед деньги имущими, это признак нездоровья общества. Если спятила, значит, плохо дело у носителя исказившегося рассудка. Если вдохновляется, даже вылепливая, воспроизводя посмертную маску, значит, дышит, трепещет и способна очнуться от летаргии. Она — часть организма, необходимая и равноправная с прочими компонентами мысляще-телесного симбиоза.
Расчудесные мастодонты
Не слишком ли однобоко, пристрастно и огульно воспринимаем (и без устали критикуем!) якобы отрицательных, гротескных, с преувеличенно негативными чертами персонажей? Привычно высмеиваем недостатки инерционно подвергаемых поношению типажей. Нет бы отнестись к литературным образам непритязательно, приязненно... В чем, собственно, заключается их выставленная напоказ минусовость? И так ли уж она неприемлема? Приглядевшись, увидим: охаиваемые (но симпатичные) дефекты тонут в безграничном море обаяния. Плюсы весомее изъянов. («Кто безгрешен и есть ли такие?» — надлежит спросить себя каждому.)
Болтунишка Хлестаков — милый бонвиван, наивный самозванец, не карьерист, не киллер, бежит выгодного брака с дочкой дурня-градоначальника, не претендует на высокие должности, пощипывает смехотворные взяточки — прямая противоположность беспардонным теперешним выжигам, подметки на ходу стригущим, оголтело рвущим куски послаще, готовым в порошок стереть конкурента из корысти... Выгодно отличается этот порхающий вне волчьих законов человеческого общежития мотылек — от устремленных к материальному и административному преуспеянию горлохватов...
А патриархальный кулинар-конформист Собакевич? Не каждый накроет хлебосольный стол и ублажит заезжего гостя безыскусно откровенной беседой... (Кто кого вообще накормит задарма бараниной и гречневой кашей?) Он потчует до отвала! Пальчики оближешь! И то, что обличает прокурора и иже с ним жуликов и проходимцев, — разве предосудительно? Нет, конечно: откровенно молвить правду — доблесть. По теперешним временам так и вовсе непозволительная, отчаянная роскошь. Другой бы промолчал из осторожности, а то и доносец настрочил на махинатора Чичикова, а этот медведеподобный мудрец всепрощающе толерантен, храбр, нелицеприятен: тот — свинья, этот — жлоб... Зачтем искренность мастодонта в бесспорную ему заслугу.
Принципиальная ласковость милейшего Манилова (ведь вокруг сплошь свиные рыла и ощеренные злобой хари) выше похвал. Быть прекраснодушным, хранить манеры изящного обхождения в годину разгула монархического мракобесия, когда элементарная вежливость в дефиците, дорогого стоит!
Сам Пал Иваныч Чичиков — всего лишь купец, сбирает мертвые души эфемерных призраков, не месторождения, не леса под вырубку, не пашни под коттеджное строительство, не рабов на тайные плантации (забрав у них паспорта), его хобби — пустячок, невинная шалость, каприз и признак высокого достоинства сравнительно с закабалением реальных живых крепостных крестьян, бесправных и забитых, коих самодурствующие помещики хлещут кнутом на конюшне... Не упырь, одним словом, а скольких мы повидали подлинных, реальных вампиров!
Сверхэмоциональный Ноздрев поколотил сродного себе афериста, а уж к нему явился полицмейстер... Нынешние гуляки-забияки, отставной козы барабанщики, душат жен и калечат-расчленяют собственных родителей, расправляются с делающими им замечание, чтоб не шумели, соседями, развращают своих же чад — и хоть бы хны, никто (кроме отдельных отважных журналистов) в их адрес слова худого не брякнет (из опасения быть зарезанным), рядом с такими извергами душка Ноздрев, попрыгунчик Чичиков или недотумканный Иудушка Головлев смотрятся ангелами, рождественскими Санта-Клаусами (кстати, и за эту метафору нынче может сильно нагореть, так что похвалим лучше некрасовского красноносого Мороза, окостенившего в лесу молодую вдову и оставившего ее детишек сиротами).
Наконец, осторожная, деликатнейшая Коробочка и экономный, как банковский служащий, немотовитый непофигист Плюшкин... Редкие, раритетные, нетипичные для сегодняшней эпохи фигуры: она, скромница, не блогерша, не звезда подиума, не пытается никого на себе женить, он не транжирит капиталы, не промотал имение, не профукал родимый дом, бережет объедки, на его месте любой другой жох давно бы спустил остатки земельных угодий в виртуальном казино или лиге спортивных ставок. Позитивнейшая, созидательная, выходит, натура! Может служить позитивным примером. Достоевский бы безжалостно расправился с этими доброхотами: старухой-процентщицей и стариком-скопидомом Плюшкиным-Карамазовым при помощи топора Раскольникова или бастарда Смердякова (вполне корреспондируется с посейчас актуальной повесткой взаимоотношений отцов, детей и влезших в долги к банковским заимодавцам и кредиторов). А Гоголь добр к своим избранникам... Попутно нельзя не восхититься прозрачными «говорящими» фамилиями героев Достоевского: Смердяков, Раскольников (тут и религиозный «раскол», и карающий, рассекающий топор), Карамазовы (мазанные грехом), Верховенский (пытающийся взять верховенство), Шатов (шатающийся в воззрениях)...
Далеко вперед шагнули мы, отпихнувшись от царской отсталой Руси и ее колымаг с отваливающимися колесами, которые то ли доедут до Петербурга или Москвы, то ли не доедут, ну а мы не в карете Чацкого, не в бричке Чичикова, не на телеге Плюшкина, а на «сапсанах» и «ласточках» едем дальше некуда.
Бывают странные сближенья
До чего похоже! Петруша Гринев («Капитанская дочка») встречает Емельяна Пугачева задолго до того, как отчаянный бунтарь становится главарем кровопролитного восстания, эта случайная встреча (и подаренный незнакомцу заячий тулупчик) спасают Гриневу жизнь.
Сандро из Чегема мельком видит налетчика Сосо — задолго до того, как тот встанет у руля громадной державы, новое свидание (уже в Кремле, где аксакал выступит перед вождем с ансамблем горцев) грозит невольному свидетелю давнего ограбления неминуемой гибелью... «Где-то я тебя видел...» Но обошлось...
Литература и авторы одаривают излюбленных героев бессмертием.
Диалектическое развитие той и другой ситуации позднейшего опознавания в том, что мятеж привел Пугачева на плаху, Сталина — на вершину власти, вот отличие противостояния правителей и ниспровергателей екатерининско-суворовской поры от революций ХХ века. Побеждают и становятся судьями над согражданами главные нарушители библейских заповедей.
Необязательная жизнь
Кошмар, бред: люди, как во сне, как в лунатизме, произносят чужие слова, разыгрывает чужие жизни — и в этом находят радость и восторг, видят призвание и предназначение — не ведая, не понимая: пьеса плоха или хороша, лжива или не надумана... Значит ли это, вытекает ли из этого, что происходящее — не только на сцене и в книге, но и в окружающей действительности — обязательно и необходимо? Или: если могут быть допущены ошибки построения сюжета в романе и драматургии, то и вне книги и сцены крупицу разумности не сыскать? А зрители, не подозревая о неизменно присутствующей ошибке, бьют в ладоши, кричат «браво»... Бездарный спектакль не устанет повторяться, ремесленная поделка продолжит слыть бестселлером...
