Самое раннее из полотен Новикова, включенных в проект, датируется 1985-м. «Наедине с джунглями» — это 1987-й, есть несколько картин 1990–1991 годов. В конце 80-х Новиков делал немало советско-американских произведений: для того времени это была и своеобразная игра, и дань тренду. Помнится, у нас даже разоруженческую монету выпустили в 1988 году с двойным номиналом один рубль/один доллар. Вот и художник дает нам некое двоемирие, напоминающее слияние Внешнего мира и Земного царства во Вселенной Mortal Kombat.
Это когда слева мы видим Спасскую башню, а справа — Центральный вокзал Нью-Йорка и Крайслер-билдинг, а соединяют их фирменные новиковские человечки-пиктограммы, вдвоем катающиеся на качелях-балансире. Модификация данного сюжета — самое кричащее перестроечное дитя «Русские качели. Бытие» 1989 года, где одновременно существуют Белый дом и лужайка перед ним, плюс Кремль с куполом Сенатского дворца, увенчанным красным флагом.
Стартовые месседжи творческого пути Новикова нужно было описать так подробно, потому что недавно созданное «Похищение Европы. Prima donna» затрагивает западно-русскую тему, но только теперь белая фигурка-знак с флагом Евросоюза в голове обута в дырявые ботинки, ее огромные ноги стоят на заплеванной и засыпанной окурками земле, и чья эта земля — российская или англосаксонская, — не суть важно, задачей было артикулировать кризис в культуре, дегуманизацию искусства и тот «Закат Европы», которым нас пугали сто лет назад, но который стал реальностью только в XXI веке.
Еще одно евроцентричное полотно — также из недавних, название латиницей приводить не буду, но суть такова: пейзаж а-ля Швейцарские Альпы, озеро, деревяшка для туристов, а за горами не счастье, которое нам долго обещали большевики, а красные фигурищи в окружении парящих швейцарских банковских логотипов. В общем, власть Золотого Тельца, но в ее современном прочтении.
При чем здесь «Иеротопия»? Для начала поясним сам термин — он производное от двух греческих слов «священный» («иерос» — корень тот же, что и в слове «иерей») и «топос», собственно, «место», «локация». Однозначного ответа на вопрос, какое именно место для Новикова носит сакральный характер, нет, но живопись — это не составление гимнов и не придумывание лозунгов.
Зато из его слов, произнесенных на открытии, становится понятно, почему он любит делать выставки в российских регионах.
«Получаешь здесь, в России, свет — и выплескиваешь в картины... Я жил за рубежом и почувствовал там, что эту энергию теряю. Спасибо нашему народу за то, что ее дает», — признался Новиков.
Непосредственно к сакральной теме художник обращается, предлагая свой вариант гравюры «Аббат и смерть» Ганса Гольбейна (младшего), созданной в первой половине XVI века. Но только она дополнена «лежачей» пиктограммой пьяницы с бутылкой и летящим русским истребителем в небе.
То, что самолет отечественный, а не, скажем, «Фантом Дуглас», — это еще один фирменный знак Новикова. Даже если он выбрал в качестве фона, изображения-подложки не левитановский пейзаж или что-то русско-узнаваемое, «наше» все равно довлеет над «мировым». В изображении Иисуса Христа есть африканская православная, католическая западная традиции, церковная и светская, религиозная и атеистическая, да какая угодно.
Но Игорь Новиков вступает в диалог с «Христом в пустыне» Крамского, естественно, предлагая переосмысление — с пририсованной дымящей трубой и человечками, держащими в руках факелы, стилизованные под логотип российского газодобывающего концерна. И если он и постмодернист, то с русской душой. Это очевидно.
