Фильм Льва Кулиджанова и Якова Сегеля снимался практически одновременно с получившей всемирную известность и завоевавшей Золотую пальмовую ветвь Канн картиной Михаила Калатозова «Летят журавли» - но, право, трудно сказать, что «Дом, в котором я живу» проиграл конкуренцию. Во-первых, оба фильма, при схожем художественном методе и наборе сюжетных элементов (юношеская романтика, война, любовь против измены), равно прекрасны.
А во-вторых, и конкуренции-то не было: просто после начала Оттепели первой «разморозилась» именно военная тема. Новая, «фестивальная» молодежь — люди, пережившие войну маленькими детьми — неизбежно примеряла на себя судьбу тех старших товарищей, которые с выпускного бала прямиком направились в военкоматы и на фронт. Да и самим тем военным выпускникам — кто вернулся — было всего-то по тридцать пять.
Кажется, «Дом, в котором я живу» - попытка объяснить младшему, уже послевоенному поколению, как из обычных подростков получается то самое железное поколение победителей. Возможно, именно поэтому — и мы это увидим, анализируя фильм — в кадре «Дома...» постоянно строящиеся районы, новые дома, подъемные краны. А один из главных героев — геолог; профессия эта станет действительно культовой уже в пятидесятые.
Зрителям, которые в войну были еще детьми (или вовсе не родились), в лоб говорят: смотрите, эти молодые ребята, из которых судьба сделала героев — такие же, как вы. Имеющий глаза да увидит. И мы смотрим, смотрим.
Мальчик, ты из какого класса?
Сцена в самом начале картины совершенно «оттепельная», непосредственно из конца пятидесятых. Рабочая семья Давыдовых (сорокапятилетние родители, дочь без малого двадцать и «последышек» - младший школьник Сережа) переезжают из полуподвала деревянной двухэтажки на Пресне в новый конструктивистский дом где-то за Рогожской заставой. На календаре 1935 год, когда массового жилищного строительства в Москве еще не было, и в кадре хорошо подобранное обаятельное ретро: булыжная мостовая, довоенная «полуторка» ГАЗ-АА.
Остальные предметы быта Давыдовых зрителю оттепельных времен хорошо знакомы: ни венские стулья, ни шкаф-шифоньер типа «Мать и дитя» (большая створка с зеркалом и маленькая с витражом), ни кровать с никелированными шишечками на спинках еще не устарели к рубежу шестидесятых. Скажем больше: даже тридцать лет спустя, в 1990 году автору этих строк доводилось видеть у старшего поколения практически такую же обстановку (добавим сюда телевизор, конечно), что и в комнате Давыдовых в кинематографическом 1941 году.
А вот, с позволения сказать, классовая маркировка здесь куда четче, чем поколенческая. Мы видим не вчерашних крестьян (такой, например — шофер Коля, будущий муж дочери Давыдовых). А мещанство в узком и неуничижительном смысле этого слова: городских людей из простых. О том, что это мещанство авторы фильма не собираются высмеивать, говорит выбор предметов-маркеров. Фикус - а не оплеванная левыми поэтами герань. Кружевные салфеточки-наколки на диване, чтобы пореже его чистить — но не пресловутые семь слоников. Цветы повсюду — но никаких канареек!
Павел Давыдов, отец семейства (Николай Елизаров) — судя по всему, отличный столяр (он сделает своими руками отличную, лучше заводской, кроватку для внучки). Клавдия Кондратьевна (Валентина Телегина) — идеальная хозяйка большого дома по понятиям тех времен. При этом в доме на почетном месте «тарелка» радиоточки, а потом и радиоприемник; а глава семейства за столом читает «Правду» или «Труд», надев очки. Значит — наши люди, советские, не недобитки какие!
А все-таки выходит так, что Давыдовы в новом доме едва ли не самые «простые» жильцы из тех, о ком мы знаем из фильма. Вот, скажем, Волынские (семья Гали, героини Жанны Болотовой). Давыдовы подряжают для переезда одну «полуторку» (такая мера объема личных вещей, если вдуматься — один грузовичок на семью) — а вот их соседи приезжают целым кортежем: на редком пикапе ГАЗ-4 семья и самые ценные вещи, а мебель везет все та же «полуторка». И рядом с рассеянным ответработником слегка кавказского вида (его играет сам Лев Кулиджанов) — классическая жена, озабоченная тем, чтобы не попасть в «хулиганский дом».
И Давыдовых Волынские в гости не зовут (даже своего друга Сережу Галя обидела в свой день рожденья: «Я думала, это гости, а это Сережка»). Они предпочитают равных — томных юношей и девушек, знающих, как держать вилку и целовать руку. Или… высших — каков геолог Дмитрий Федорович Каширин (Михаил Ульянов), у которого поначалу и вещей-то было один рюкзак да маленький чемоданчик. Но не в вещах дело: Каширин интересный человек и нужный стране специалист, а это дорогого стоит в иерархии тех лет.
Разная и «этика заботы»: если забота Давыдовых, по нынешним меркам, навязчива (каково — соседу сразу навязать стулья и раскладушку!), то у Каширина она скорее доброжелательно-выжидательная: спроси меня о колчедане — и я прочту тебе увлекательную лекцию на полчаса. И эта этика продолжается в поколениях: маленький Сережа сам принес в кармане гвоздь и одолжил Каширину, что и стало «началом прекрасной дружбы». А когда мальчик искусно и жертвенно «сделал не ходить на музыку», обрызгав подружку — это ли не забота высшего ранга?
Разница между не то чтобы социальным положением — хотя и это тоже — а скорее психологией и происхождением семей чувствуется и через шесть лет после заселения в соседние квартиры. Ровно до 22 июня 1941 года — когда начинаются совершенно другие счеты и строятся иные иерархии, а все прежнее сплавляется и перемешивается в пламени фашистских «зажигалок».
Дело в шляпах и не только
Вообще, конечно, этот процесс — совершенно плановый! - начался гораздо раньше. Даже в прологе фильма, в 1935 году, одежда взрослых (Давыдовы — Волынские — Каширины) различается намного сильнее, чем одинаковые пальтишки и кепки мальчиков и платьица с бантиками девочек. Понятно, что к 1941 году тренд, что называется, сохраняется — и одноклассники Сережа Давыдов (Владимир Земляникин) и Галя Волынская, гуляя по Москве в последнюю мирную ночь, не диссонируют друг с другом одеждой. Но посмотрим, что нам скажет одежда о довоенной «стратификации» общества — это интересно.
На Давыдовых (и на большинстве прохожих) мы видим кепки — повседневный головной убор. Такую же носит и шофер Коля, приходящий завязать знакомство с понравившейся девушкой Катей — только он, поскольку только что из деревни, все время забывает снимать головной убор в помещении. И одежда тоже у всех мужчин этой семьи удобная-немаркая, сейчас это назвали бы casual. А шоферская униформа — кожаный плащ — делает из Коли завидного молодца. Сравним это с Волынским-старшим: он носит драповое пальто с каракулевым воротником и «обкомовскую» шапку-пирожок из того же меха.
Подчеркнуто женственно, в духе ар деко, одевается Галина мама — а вот Клавдия Кондратьевна носит куда более скромные платья, уже не претендуя на красоту и какую-то жизнь светской дамы. Если у мужчин одежда тут диктуется, похоже, лишь социальным статусом (Волынский-старший — ответственный работник), то у женщин куда большую роль играет именно психология: героиня Валентины Телегиной не более (но и не менее), чем хозяйка дома и мать, а вот мама Гали (Клеопатра Альперова) — еще и женщина. Впрочем, она немного моложе — но очевидно, что и десять лет назад Клавдия Кондратьевна ничего «этакого» себе не позволяла.
И все было бы просто — есть рабочая семья с простыми, хоть и устарелыми, правилами, а есть «буржуазная», она же городская, с претензиями… Когда бы не Лидия Каширина (Нинель Мышкова): жена геолога оказывается «шальной кометой» в этом расчерченном по клеточкам мире. Она — одевающаяся, кстати, не менее женственно и при этом с большим, чем у Волынской, вкусом — кажется, специально пришла в мир этого фильма, чтобы усложнить картину, сделать ее трехмерной.
Женский вопрос
Всем, конечно, известно, что довоенный Советский Союз был едва ли не самой прогрессивной с точки зрения прав женщин страной мира. Полное равноправие, свобода брака — все то, за что, помимо избирательного права, много лет воевали суфражистки, в СССР воплотилось в одночасье. И (о чем говорят куда реже) весьма шокировало большинство советских женщин, которые предпочли продолжать жить в привычных координатах.
Вполне уютно себя чувствовали в роли жен и хозяек Клавдия Кондратьевна и мама Гали Волынской. Эти роли у них разные, поскольку разнятся социальные слои — но все это вполне традиционно. А вот Лида Каширина — недоучившаяся медсестра, мечтающая стать художником и работающая, по-современному говоря, дизайнером — вроде бы как раз для таких, как она, завоевывалась женская свобода? Ан нет, выходит, что даже ей здесь не по себе.
Чего не хватает? Не хватает, собственно, тонко чувствующего мужчины рядом. Лучший из доступных — Дмитрий — слишком поглощен своим делом (хотя, конечно, любит ее, любит — только немногословно; еще один привет из оттепельных времен с их «хэмингуеевщиной»). А остальные — ох, лучше и не начинать.
Павел Давыдов, восседающий с газетой за столом и движением брови требующий налить ему чаю. Коля, приходящий с работы к жене на последних сроках беременности и сразу требующий кормежки. Отец Волынских, который в мелочах слушается жену, но за это фактически отсутствует дома и ни в чем не участвует… Да, их женщины — Клавдия Кондратьевна, Катя, Елена Петровна — к такому привычны, и если что не так, делают все сами. Но Лида это нормой, похоже не считает.
Катя, кстати, тоже: «Пойди, возьми на кухне!» - говорит она буквально за полчаса до того, как начнутся роды. «Сам бы попробовал!», - добавляет она, когда муж удивляется ее состоянию.
Стоит ли в итоге удивляться, что к финалу картины рядом с Лидой окажутся те двое мужчин, которые умеют быть психологами? Старший из братьев Давыдовых — Константин — смог однажды покорить ее, оказавшись первым за много лет мужчиной, которого интересуют ее мысли и чувства (обернулось это, впрочем, большой драмой). А младший — Сережа — беззаветный хранитель памяти о Дмитрии Федоровиче — конечно, не имеет в силу разницы в возрасте никаких амурных видов на Лиду, но зато с детства приучен «видеть в женщине человека». Эти качества в обоих братьях пройдут самую жестокую проверку, какая только возможна — проверку войной.
Любовь и вредные привычки
Символ военной службы и совсем другой мужской жизни — кожаный ремень: в него с самого начала затянут кадровый военный Костя (и его он снимает, комиссованный по инвалидности, в конце картины). Уютные домашние подтяжки меняет на ремень его отец, который единственный из Давыдовых не вернется с войны. Ремнем, конечно, обзаводится и Сережа, а возвращающийся с фронта, затянутый ремнем Коля становится просто ожившим плакатом о воине-освободителе. А Каширин, хоть и не военный, носит ремень с самого начала картины: походная жизнь!
Там, где мужчины надевают ремни и тем самым возвращаются к изначальной мужской социализации — женщины тоже откатываются в вечное, становятся «хранительницами очагов». Ну, то есть буржуек. Проводившая всех мужчин на фронт, а Катю с дочкой в эвакуацию, Клавдия Кондратьевна в прямом смысле слова просто поддерживает огонь и обеспечивает выживание дома, сжигая — не книги, этого в фильме не показано, да и надолго ли хватает книжки! - доски от заборов и другой деревянный мусор.
И так же, как сотни, а может, тысячи лет до нее, она смотрит на почтальоншу: только бы не похоронка! И воет так же, как выли с начала времен, получив роковое письмо…
Следующее поколение уже более сдержанно. Лида, которая всю войну ждет вестей от измучившего ее в мирное время отлучками Дмитрия, так же с мольбой смотрит на девушку-почтальона. Но, даже понимая, что он не вернется — не воет, а молчит. Как, кстати, и Сережа, счастливо вернувшийся с войны и узнавший, что погибла пошедшая на фронт санитаркой Галя. В той великой на все времена сцене, когда старший брат кричит ему через всю лестницу — не ходи туда, нет больше Гали, убили Галю! - он всего лишь смотрит, но этого достаточно.
Новые, уже полностью советские мужчины — и Костя, и Сережа — снимают стресс не громкими рыданиями, а сигаретами: привычка эта, конечно, и в середине прошлого века считалась не слишком полезной, но уж кури, раз надо. А вот курящих женщин нам не показывают, хотя они и были: например, не курит в кадре Лида, но, спрашивается, почему у нее в комнате на виду пепельница?..
А вообще-то, с точки зрения «родителей» из фильма, и любовь (до и вне брака, конечно) — привычка вредная. Клавдия Кондратьевна так и говорит: «я молодая была — разве такое делала?!». А Елена Петровна, мама Гали, просто не слишком одобряет тесную дружбу с мальчиком не их круга. Скажем еще раз: понадобилась война, чтобы все изменилось.
Сталь подчиняется покорно
На сборном пункте военкомата в 1941-м — разношерстные и разновозрастные парни и мужики с рабочих окраин, их одежда кажется нам почти лохмотьями. На Красной площади в день Победы 1945-го — люди из совершенно другого теста, сильные и уверенные в себе и будущем. И насколько же ладно сидела на людях форма 45-го по сравнению с довоенной — впрочем, может быть, это просто послезнание, и все эти петлицы с кубиками кажутся нам предвестниками горя?
В «Дом, в котором я живу» возвратились с фронта почти все (кроме Павла, отца Давыдовых, Гали и Дмитрия). Они остались теми же? И да, и нет. Стал из мальчишки мужчиной Сережа, страх и смерть сильно изменили весельчака Колю (научившегося, наконец, снимать в помещении головной убор); о переживающих длительную драму Лиде и Константине что и говорить…
А при этом все они остались сами собой, даже пережив четыре страшных года: так же хлопочет по хозяйству Клавдия Кондратьевна, с той же горячностью стремится на поиски камней Сережа, так же погружена в искусство старая актриса Ксения Николаевна (Клавдия Еланская).
Но сильнее всего изменились не люди — скорее отношения между ними. Война, которую пережили вместе, оказалась, похоже, тем, что упразднило многие различия и сделало людей намного терпимее друг к другу. Вот и Клавдия, когда-то смотревшая на Лиду как на «бесстыжую» и на дух ее не переносившая — помирилась с ней и даже сочувствует ее отношениям с Константином. И дело не в том, что он стал инвалидом — завидным женихом после войны он остался! Просто мать оценила любовь сына, увидела серьезность самой Лиды и смягчилась. А новое поколение изначально было более однородным, как мы уже и говорили.
Как получалось поколение победителей? Авторы «Дома...», кажется, ответили на этот вопрос: просто, когда пришла война, каждый делал то, что должно. Даже капризная и творческая Галя, которая в итоге и стала настоящим героем . Неизвестно, сработал бы этот рецепт на следующем поколении, которому адресовалась картина. Еще более непонятно, может ли такое сработать на нас, нынешних — все-таки раннесоветский коллективизм был явлением достаточно уникальным. Но даже если этот рецепт сработал только однажды — фильм, свидетельствующий об этом, сохранил эти чувства навсегда.
