По образованию Александр Константинов был математиком. В юности подумывал пойти в архитектурный, но выбрал точные науки: теоретические исследования позволяли не бежать сломя голову каждый день на работу. Константинов не любил суеты, был педантом в жизни и творчестве. Он — исследователь-фундаменталист, как в математике, так и в искусстве, которым увлекался с детства, а в 1980-х занялся профессионально. Поначалу параллельно с работой на кафедре прикладной математики Московского университета электроники и математики посещал разные художественные студии. А в 1987-м примкнул к объединению «Эрмитаж», куда входили Илья Кабаков, Эрик Булатов, Игорь Шелковский, Эрнст Неизвестный и Оскар Рабин. Позже из «Эрмитажа» вырос Государственный центр современного искусства (ГЦСИ), который надолго стал законодателем в отечественном актуальном искусстве. В это бурное перестроечное время Константинов нашел свой стиль, который описывают как «поэзию ошибки». Он использовал миллиметровку и канцелярские формуляры, делая акцент на погрешностях, пятнах, случайных отпечатках пальцев, из которых складывал свои визуальные «стихи». Спустя годы тонкая графика масштабировалась до архитектуры и гигантских инсталляций, которыми он покрывал фасады и выстраивал из них музейные пространства. Но любая тотальность всегда начиналась у него с линии. Ими наполнена и его выставка в Новой Третьяковке, которую трепетно и тщательно готовила его вдова Наталья и друзья-архитекторы — Евгений Асс и Юрий Аввакумов.
Выставка начинается с рамы. Зайдя в подвальное пространство Западного крыла ГТГ, взгляд скользит сквозь серую пустоту, опоясанную красным квадратом с белыми вставками. Такой эпиграф напоминает: Александр Константинов — продолжатель традиций русского авангарда. В 1994 году в Австрии состоялась его выставка «Прямая и обратная перспектива русского минимализма. 1924 Любовь Попова — 1994 Александр Константинов». Проект строился на сопоставлении орнаментов амазонки русского авангарда и «разлиновок» художника-математика. Автор вступительной каталожной статьи искусствовед Дмитрий Сарабьянов тогда писал, что художник «ведет поиск новых интерпретаций пространства, плоскости, фактуры» и «соединяет визуальное и тактильное». Эту тактильную фактурность легко почувствовать на нынешней выставке.
В центре экспозиции — деревянные блоки-инсталляции с мягкими металлическими вкраплениями, которые то струятся крест-накрест, то, словно камушки на бурной реке, выступают на боковинах, образуя разные орнаменты. Есть доски, отшлифованные до состояния мягкой губки, есть — изрезанные логичными линиями, есть — окутанные полосками жести. Вокруг — работы на бумаге, исчерченные линейной геометрией. И в каждой, если присмотреться, есть отступ от общей системы — та самая «поэзия ошибки».
Одна из самых масштабных работ называется «Линейка». Это длинная полоска, где на черной миллиметровке начертана белая шкала, которая, словно линия сердцебиения, время от времени делает скачок вверх, а потом возвращается к норме. Разные линейные построения складываются на стенах в масштабные инсталляции, они подсвечиваются изнутри, благодаря чему превращаются в чистую идею. Есть работы, сложенные из прозрачных листов и опять же с разлиновкой, но они не плоские, а объемные. Тут из простой геометрии на листе вырастает архитектурная форма.
Есть инсталляция метра два в высоту в виде «штрихованного» дерева. Такие деревья, напоминающие облачные наваждения, Константинов чертил еще на заре 1980-х. Ранние пейзажи-вышивки можно найти на одной из стен. Позже, в 2010-х, они выросли в масштабные инсталляции, одну из которых в прошлом году установили в парке Малевича. А несколькими годами ранее, в 2006-м, целый лес синих графических деревьев Константинов «вырастил» в Люксембурге. Автор назвал его «блуждающим». Немало крупномасштабных архитектурных проектов он успел осуществить в последние 15 лет жизни — во Франции, Австрии, Швейцарии, США, Японии. Константинов говорил: «Архитектура — это область, для которой формальная логика, четкость построений, разработка ритмов, как в музыке, являются родовыми признаками». Эти математическая четкость и музыкальная ритмичность свойственны авторскому стилю мастера, но главное его обаяние как раз в погрешностях, в отступах от системы, в блуждающей семиотике. В нелинейных случайностях (которым, кстати, была посвящена его научная работа математика) тоже есть своя система, но еще больше в них — человеческой внесистемности.
