Конечно, своим успехом мхатовская постановка обязана в первую очередь не затронутым «постельным» темам, а худруку Олегу Ефремову и исполнителям двух главных и единственных ролей — Татьяне Дорониной и Олегу Табакову. В Сети можно найти разные цифры, но историю «мелкого обманщика» и «проститутки» ставили в России и за границей потом еще раз сорок. Сделал это в конце осени 2024 года в качестве режиссера-постановщика и заслуженный артист России Юрий Голубцов (при руководстве Марка Розовского). Причем Гельман приехал в театр «У Никитских ворот» на премьеру, разместившись в третьем ряду Старой сцены, а в конце скромно поклонился публике.
Перезагрузка театрального хита прошлых лет — огромный риск, но, как я писал недавно по поводу ленкомовского «Гамлета» 2024 года: если считать, что «раньше было лучше», то нужно в театрах вешать белый экран, ставить видеопроектор и крутить записи спектаклей с Высоцким и Табаковым. Или — мириться с реакцией зрителей, примерно такой (цитирую подслушанный в кулуарах разговор): «В первой половине они (Владимир Давиденко и Наталья Баронина) проигрывали тем составам».
Кстати, особенно было интересно, будет ли совпадать актер-кавалер из нового каста с описанием в первоисточнике: «лысый плотный мужчина сорока пяти лет, несколько неопрятно одетый: старые джинсы, мятая вельветовая курточка зеленого цвета, рубашка без галстука».
К счастью, Давиденко (известного друзьям театра Розовского в том числе по роли Портоса в перезагрузке «Трех мушкетеров») густой шевелюры лишать не стали и не гримировали соответствующим образом, но зато он был достаточно «помятым», чтобы воплощать на сцене забулдыгу «мейд ин ЮЭСЭСА». Но, кстати, сорок лет назад лысым перед зрителями не показывался и сам Табаков — он же не Куценко, сияющий затылок которого стал фишкой одного из вариантов «Скамейки».
Что касается Барониной, которая в жизни на 12 лет старше своего партнера по спектаклю, то она, несомненно, светловолосая дама и прекрасно сыграла нескладность, простоватость и тоску немолодой женщины по любви и — простите за детализацию — физической близости.
Конечно, у Гельмана героине 37 лет, но образцовая литература стала явно быстрее сваливаться за горизонт эпической дистанции. И в XIX веке, если верить интернетам, 34-летнего Карамзина называли человеком, приблизившимся к «возрасту угасания», а если копать глубже, «старикану» кардиналу Ришелье к моменту Великой осады было 42 года.
Пространственным фоном встречи двух одиноких сердец (одному из которых быть одиноким не мешал штамп в паспорте) у Александра Гельмана выступил городской парк с музыкой, где «крутились карусели, торговали киоски, трещали стрелковые тиры». Перемещая героев вместо средоточия дозволенных при социализме увеселений в тихий уголок парка, автор намеренно помещает Мужчину и Женщину в искусственно ограниченную, как тюремная камера, среду. Где спичечка, газета, которую можно почитать или постелить куда-то, чтобы не испачкать одежду, тканевый носовой платок вдруг начинают обладать повышенной ценностью, совершенно непонятной в нашей действительности, включающей смартфоны и пачку одноразовых платочков за 15 рублей.
Старая сцена театра «У Никитских ворот» — зал очень небольшой, так что остальной мир дан только как звук, а физически присутствуют только скамейка и Двое. Но этого вполне достаточно, и как раз камерность и нужна.
Также хорошо, что у Розовского не стали осовременивать «Скамейку». Оставив как есть непонятные реалии для родившихся в 90-е и позже: «огромную» зарплату в 350 рублей и барскую широту трат того, кто ее получает. Проблему раннего закрытия магазинов, воспетую еще Венедиктом Ерофеевым («в шесть работа кончается, а в девять уже гастроном закрыт. Вот и крутись как знаешь!»), бытовые неурядицы тружениц чулочной фабрики (ну где сейчас чулки производят в фабричных масштабах?). И, наконец, всенародный трепет перед советской «триадой» потребительского идеала: «Квартира. Дача. Машина».
Гельман, конечно, не первым дерзнул проговорить, что народ, даже советский, — это далеко не совокупность героев и творцов истории, а совокупность «маленьких», а оттого ранимых и хрупких перед катком этой самой истории людей. По-настоящему жаждущих только любви — в любые эпохи.
