«Для меня — невозможно иначе»
— Около 25 поездок вы совершили на Донбасс. А концертов дали более 130. Сколько концертов в день было максимально?
— Самое большое количество концертов в день было 9 мая 2022 года, когда я выступил 8 раз. Мы были с моим другом Тамерланом Тедеевым, замечательным скрипачом, учеником моего отца. То был один из самых счастливых и потрясающих дней в моей жизни. С утра играли на двух парадах. Причем общего парада не было: Донецк, запрещено! — но для двух ветеранов Великой Отечественной войны, одному из которых было 99 лет, а другому 104 года, курсанты Донецкого военного училища и резервисты прошли парадным строем прямо перед их окнами. Сначала был небольшой концерт, где мы с Тамерланом выступали вдвоем, дуэтом на двух скрипках. В первом случае дедушка выглядывал с четвертого этажа. А во втором — 104-летний герой войны спустился вниз в полном обмундировании и сидел на стуле, пока перед ним проходили рядами ребята, пели песни… Потом мы выехали на позиции батальона 1117 «Русь», где во всех четырех ротах тоже дали концерты, причем буквально рядом с нами шел стрелковый бой.
— Один день, и столько впечатлений: ветераны, батальон «Русь»...
— С «Руси», кстати, началась история православных подразделений Донбасса, когда ребята-резервисты начали называть свои подразделения именами православных святых: «Русь», потом Александр Невский, Дмитрий Донской, Илья Муромец, бригада Владимира Великого …
— Почему, на ваш взгляд, нельзя туда не ездить?
— Можно туда не ездить, конечно. Мы же не можем сказать, что 143 миллиона жителей России должны попасть на Донбасс. У нас много фронтов: военный, а еще экономический, культурно-информационный, на котором мы находимся, духовный — когда люди молятся; это огромное значение имеет, между прочим.
— А для вас лично?
— Для меня — невозможно иначе. Я не мог не поехать по многим причинам. Хочу быть там, где решается судьба нашего народа. Это и привилегия, и невероятная ответственность. Далеко не все, кто хотел, могут туда попасть. Тем более сейчас, спустя два года, когда и у меня уже почти нет концертов именно на передовой, хотя раньше выступал прямо в окопах, например. Сейчас это практически невозможно исходя из соображений безопасности, причем не только моей, а всех вокруг. Многое сильно изменилось. Когда мы играли 10 апреля 2022 года в Мариуполе — это была одна история, а концерт 17 марта 2024 года в Авдеевке — совсем другая. Появилось оружие, которое перевернуло все: FPV-дроны, которые залетают на 15−20 километров от передовой. Едешь по дороге к Донецку — все время включен анализатор дронов.
Во-вторых, для меня это давно стало личной историей. Еще учась в Испании, в Высшей школе музыки королевы Софии, я ходил по Мадриду в майке с надписью «ДНР», в майке с Путиным… Также еще с 2019 года я ездил в Донецк с благотворительными концертами. Молчу про то, что в Донецке живет часть моей семьи — сестра моего дедушки и ее ветвь, Олег Бахтиозин, мой родственник ближайший. Он 25 лет был художественным руководителем Донецкой филармонии. Я счастлив, что последние два года я каждый раз, заезжая в Донецк, встречался с ним. В этом году он, увы, умер.
— Говорят, что к звуку сирены можно привыкнуть. Ранее вы говорили, что был страх попасть в плен. А сейчас?
— Летом 2022 года, когда под Авдеевку впервые подвезли американские гаубицы М777, в Донецке был страшный обстрел. Я тогда был в Макеевке, ночевал у друзей. Утром, возвращаясь в отель, увидел: тишина, птички поют, а на дороге у отеля — выбоины после прилета. Подошел к моей гостинице, а там… Разруха. Люди убираются. Было прямое попадание снаряда в наше здание. Мой номер не задело, он был с другой стороны. Но все остальное повыбивало. Сел завтракать — вдруг все начало жутко трястись. Я напрягся и вот тогда, пожалуй, действительно испугался. Оказалось, это ПВО работала… Понял, почему в Донецке не сидят у окон: если случится удар, то стекла в тебя полетят — страшные множественные порезы. Ну а в плен попасть боялся, да. Думаю, там ничего хорошего не происходит. Но как такового страха у меня нет.
«Солдаты прекрасно воспринимают классику»
— В вашу программу на фронте входит Чакона Баха ре-минор из Партиты №2. А что еще исполняете?
— Да, раньше ее играл часто. Чакона — долгое и мощнейшее трагическое произведение. В моем исполнении она длится 13 минут. Но на передовой я понимаю, что не могу устраивать долгие концерты, поэтому обычно играю два маленьких произведения — Адажио из того же цикла Баха и знаменитый Каприс №24 Паганини.
Владимир Путин меня тоже спрашивал об этом. Ему рассказал, что владею художественным свистом, и когда меня просят исполнить что-то не из классики — я насвистываю. В советское время это называлось «артист оригинального жанра». Это не про раздражающий свист, а про искусство. На фронте свищу в первую очередь по заявкам: «Катюшу», «Темная ночь», «Синий платочек», «Прощание славянки». А на скрипке играю только классику — мой принцип.
Когда езжу не один, а с друзьями-музыкантами, то репертуар шире. С пианистом Александром Романовским мы играли сонаты Бетховена и Моцарта, со скрипачами исполняли дуэты Глиэра, Бартока, знаменитую Пассакалию Генделя…
— По какому принципу у вас вообще происходит отбор произведений? Почему именно Чакона, например?
— Когда я ехал туда выступать в первый раз, был уверен в правильности выбора произведения: в монументальном труде Альберта Швейцера «Иоганн Себастьян Бах» автор убедительно доказывает, что шесть сонат и партит Баха посвящены земной жизни Иисуса Христа. То был апрель, Великий Пост, восхождение на Голгофу — страшная донбасская Голгофа, трагедия. У меня не было никаких сомнений, что надо играть именно Чакону. В остальном я здесь в какой-то степени заложник своих же собственных принципов: того, что я не играю на скрипке популярную музыку — только классическую. А еще чаще всего езжу один, поэтому я заложник репертуара для скрипки соло. Соответственно — сонаты и партиты Баха, каприсы Паганини. С другими музыкантами возможностей больше. С моими родителями Леонидом Лундстремом и Марией Воскресенской мы играли сонату Моцарта ми-минор, которую он написал на смерть матери…
— Чем отличается зритель там, на фронте, от зрителя в мирном концертном зале?
— Разве что тем, что они совсем близко к тебе, вы можете общаться до и после концерта. А вообще я всегда говорю, что нужно уважать русский народ, а армия — это и есть русский народ, его плоть и кровь. Там находятся все страты нашего общества: от сантехников до айтишников, от философов до писателей, от шахтеров до студентов. Они прекрасно реагируют на классическую музыку.
Известный парадокс у нас в стране: самый популярный жанр — это попса, но у нас нет ни одного популярного исполнителя мирового уровня. Такая же ситуация — с шансоном и рок-музыкой. Есть великолепные, легендарные исполнители, но за рубежом их мало кто слушает. А в классической музыке у нас суперзвезды вселенского масштаба: Чайковский, Рахманинов, Римский-Корсаков, Шостакович, Стравинский, Прокофьев… При этом в народе классика не так популярна. Это неправильная история, которую нужно менять. Но дело не в том, что у нас народ какой-то неправильный. Как раз там, где стираются все границы между жизнью и смертью, где все маски слетают, — там замечательно воспринимают классическую музыку. Ведь «классика» в переводе означает «образцовая», именно она затрагивает глубокие струны души, которые в повседневной перенасыщенной культурной жизни столицы замыливаются. Там они обнажаются.
— А для гражданских играете там?
— Конечно! В Мариуполе мы играли перед драмтеатром: купили генератор, взяли в аренду фортепиано и играли для людей, которые вокруг нас собирались. В Луганске мы в городском парке поставили фортепиано и играли — люди подходили, слушали…
— А как гражданская публика воспринимает музыку?
— Замечательно! Радостно, искренне — это всегда эмоции.
— Для них такие концерты, наверное, все-таки сейчас большая редкость, диковинка.
— Должен отметить, что Донецкая филармония и Донецкий театр возобновили свою работу осенью этого года. И, насколько я знаю, реальный дефицит — это билеты туда. Очень большой запрос на культурную жизнь.
«Рядовой зачитал рэп на французском»
— На каких площадках на передовой приходилось выступать?
— Было все! И окопы, и бомбоубежища… Например, тот самый концерт 9 мая 2022 года — там выступали непосредственно в окопе, в одной из рот 1117-го батальона, а в другой роте это было как раз подземное убежище. На Лисичанском нефтеперерабатывающем заводе, на огромной площади, как в Мариуполе 10 апреля, в советском бункере, который строился на случай ядерной войны, где был один из штабов батальона. В лесопосадках, как, например, в 2023 году, в августе, в расположении 2-й армии перед наступлением на Купянск, — фактически Харьковское направление. Кстати, там ко мне после концерта подошел один пацан наш, рядовой, и попросил подыграть, задал мне бит и под звуки скрипки зачитал рэп на французском языке!
— Приходилось под обстрелом выступать?
— Есть видеозапись, где во время моей игры как раз недалеко падают снаряды. Слышен звук.
— Страшно?
— Нет. Самый для меня страшный в морально-этическом смысле — концерт в Мариуполе 10 апреля. Не понимал, насколько уместно человеку, приехавшему из Москвы, в хорошей одежде, на хорошей скрипке играть перед людьми, которые в лучшем случае лишились своих домов, а в худшем — своих близких. Сложно…
— После концерта общаетесь с нашими ребятами? О чем они вас спрашивают?
— Обо всем! О ситуации на фронте, о жизни — у кого о чем болят душа и сердце.
— Они просят передать что-нибудь: записку, письмо, может?
— Нет, у них есть связь с домом. А так мы занимаемся и гуманитарной помощью, и помощью именно армии непосредственно. И поэтому я всегда привожу нужное для передовой, для фронта.
«Кто сказал, что надо бросить песни на войне? После боя сердце просит музыки вдвойне!» Ну и потом, я уверен: когда говорят пушки, музы должны говорить еще громче. Только так!
