Надо сказать, что пьеса Островского, написанная 151 год назад, несмотря на все свое волшебство, мало кому удавалась, начиная с самой первой постановки, состоявшейся в 1873 году в Большом театре и осуществленной силами драматической труппы Малого, а также оперной и балетной Большого театров. Не имела она успеха и в постановке 1900 года Константина Станиславского, обвиненного критикой в излишнем натурализме.
Однако Валерия Кириллова, возглавившего Волковский театр после гибели Сергея Пускепалиса, похоже, история «снегурковых» неудач не остановила. Более того, свой спектакль худрук начал с момента просвещения зрителя в стилистике белого стиха, совпадающего со стихом Островского, но не с его лексикой.
— Скажи-ка, спикер, а кто такой Островский? О чем он написал в своем произведении? О чем хоть пьеса?
— Ее я лично не читал… Что-то о природе там. О смене зимы на долгожданную весну. И о любви. Сам понимаешь, без любви сегодня никуда.
Пара шутов в модных белом и черном костюмах адресуются прежде всего к молодому зрителю, для которого, скажем честно, Снегурочка, как и Дед Мороз, не более чем вечные спутники Нового года. Поэтому в три минуты надо изложить суть сказки Островского. Они и дальше без присмотра не оставят театральное повествование в двух актах. Двигают сюжет, появляясь то с музыкальным номером, то на коньках или оседлав причудливую декорацию (художник-постановщик Эдуард Гизатуллин), напоминающую венок на девичьей голове. Только огромный, точно выбеленный крепким морозом.
Кажется, что поначалу режиссером сделана ставка на визуальный ряд, что, кстати, в традиции постановок пьесы Островского. Так, у Станиславского Весна выходила из снежной глыбы, а их с Морозом дочка — Снегурка, достигшая 15 лет (кстати, во времена Островского это уже был не пубертат), вообще являлась из медвежьей берлоги вслед за косолапым. То есть артистом, облаченным в медвежью шкуру и точно передающим медвежьи повадки.
На сцену Волковского театра снежная девочка не выходит — ее выкатывают в прозрачном шаре, внутри которого она стоит как первородное дитя в андрогинном костюме. Выйдя из шара неуверенным шагом, она начинает постигать мир. Отец и мать — Мороз и Весна, без особых переживаний отправляют ее в люди. «Ступай, дочка, в народ», — говорят с легким сердцем.
Сделав главной темой спектакля рождение любви, постановщики предложили зрителю карнавал страстей. В нем смешались, с одной стороны, элементы цирка (полотна, на которых вращается Снегурочка), а с другой — народная обрядовость, и при этом страсти, которые отсылают и к Шекспиру, и даже к античной трагедии и комедии. Так, в духе античного театра (визуально и по стилистике игры) выстроено начало второго акта, развернутого в покоях царя Берендея. Здесь высокий деревянный конь, белоснежностью своей рифмующийся с круглыми конструкциями, ассоциируется с троянским конем. И тут же другая рифма — уменьшенная копия коня, на котором по очереди катаются шуты и Берендей, — иронично намекает: «Да это же игра! Скомороший театр!». Но страсти-то подлинные — в любви иначе не бывает.
Текст Островского, спасибо режиссеру, звучит без изменений, тем не менее второй акт начинается не с него: шуты на правах дерзких гидов введут зрителя в Берендеево царство. Автор — современный поэт Михаил Китайнер.
Раз Бог на облаке сидел,
Скучал без коллектива.
Скучая, создал ночь и день,
Потом неторопливо
Он создал небо, воздух, свет,
Земную твердь и реки…
Потом решил:
Чего бы нет?
Пусть будут человеки!
И далее — ключевая фраза:
…Не ведал Бог, к своей беде:
Сырой была идея.
Да, Бог хотел создать людей,
А создал… берендеев.
Грубых, с «остуженными» сердцами (по Островскому: сердечная остуда) — беда сегодняшнего дня. Спасение — в любви? Поэтому худрук развернул труппу в сторону поэтического театра, не простого и для артистов, и для восприятия современного зрителя. И поэтому звучащий в финале Высоцкий с «Балладой о любви»: «Я поля влюбленным постелю, пусть поют во сне и наяву! Я дышу — и значит, я люблю! Я люблю…» — как это ни странно, оказывается тем важным и последним закадровым монологом, который связывает старую, архаичную по языку сказку и ее героев с тем, что сегодня происходит за окном и с нами.
Артисты Волковского хорошо себя чувствуют в стихии поэтического театра Островского: и опытные, такие как Берендей (Евгений Мундум), Елена Прекрасная (Ольга Старк), Бобыль (Юрий Круглов), Весна-Красна (Татьяна Коровина), Бобылиха (Наталья Асанкина), и другие. Но главные роли режиссер Кириллов рискнул отдать молодым актерам, по сути, только вошедшим в труппу. И, стоит признать, выиграл, потому что сумел показать индивидуальность каждого из четверки новичков — Маргарита Провоторова (Купава), Никита Ерохин (Лель), Эрик Тарханидис (Мизгирь) и, конечно же, Анастасия Савкина, блистательно дебютировавшая на сцене Волковского в роли Снегурочки. Она сумела игрой (то тонкой, то нарочитой) показать перерождение неловкого, необаятельного подростка с ледяным сердцем в женственную, прелестную девушку, открытую любви. Пусть и жертвенной.
После спектакля говорим с Валерием Кирилловым.
— В самом начале у вас два шута, которые на пальцах объясняют зрителям, о чем пойдет речь. Стоит ли так недооценивать публику?
— Для меня это принципиально важно — отправиться в путешествие по миру Островского, в мир белого стиха и стихотворной драматургии, карнавала страстей, с точки зрения современного зрителя. А его нужно подготовить. Вместе с Михаилом Китайнером мы придумывали осмысление берендеевского мира — что это такое, если мы окажемся в точке зеро, то есть в начале этого мира? Какие ценности в него привнесем, какая у нас фантазия будет о любви, о верности? У Островского целая палитра для того, чтобы в этих вопросах разобраться.
Для меня крайне важно поднять артистов на мир поэтического общения. А в поэтической драматургии у артистов возникает другое дыхание, другое взаимодействие с миром, с партнерами — надо держать ритм, держать стих, образный ряд. Ведь это самое большое счастье, какое может быть, — говорить актеру и режиссеру на языке поэтической образности.
