— На смелые эксперименты способен человек, который хорошо знает классику. Вы с музыкой с детства?
— Да, я родился в семье музыкантов. Мама с папой встретились благодаря любви к музыке. Мама не была профессиональной певицей, она была врачом, но очень любила петь. В моей семье не спрашивали, хочешь ли ты заниматься музыкой: исполнялось 7 лет — отдавали в музыкальную школу, традиция, естественная часть образования. Хотя и до этого все дети в нашей семье «щупали» инструмент, подходили к нему, баловались. А в будущем — как сложится. Сестры были профессиональными музыкантами. Старший брат умел играть на гитаре, младший владел игрой на флейте, контрабасе и бас-гитаре. Мы даже играли вместе.
— Помните свое первое джазовое впечатление?
— Пластинки «Вокруг света» — это было доступно, когда я был мальчишкой, они везде продавались. Слушал интерлюдии Вадима Гамалия — не совсем джаз, но он талантливый импровизатор. Конечно, Элла Фитцджеральд и Оскар Питерсон. По телевидению был Александр Цфасман, которого я по-настоящему узнал из «Голоса Америки», передачи «Час джаза», посвященной ему. Включил, услышал мастерскую игру, а потом назвали его имя. А откуда это взялось? Папа был «тронут» на классике, и ему не нравились мои увлечения. Есть же Бах, Чайковский, какой джаз? В конечном счете отец ушел из жизни без конфликта со мной на почве музыки. На одном из концертов, когда я что-то уже внятное играл со своим ансамблем, он пришел послушать нас и после сказал: «Да, это имеет право на существование на профессиональной сцене». Классика для меня существовала вчера, существует сегодня и будет существовать всегда. Постоянно — классика, джаз и фольклор.
— Контрастные сочетания!
— Я одновременно восторгался и Эрроллом Гарнером (американский джазовый пианист, под его пальцами рояль превращался в оркестр. — М.Ч.) и Сесилом Тейлором (американский джазовый пианист с особой техникой игры, относился к клавишам как к ударным инструментам. — М.Ч.) и не считал это противоречием. Все решал талант исполнителя. Один ни на кого не похож, и второго тоже никогда не спутаешь ни с кем другим. В этом свою роль сыграла классика. В один день ты мог играть и Баха, и Прокофьева, и Моцарта. Совершенно разная музыкальная эстетика, но удивительно совершенная музыка. Может, это отложило отпечаток и на мое восприятие джаза.
— У вас консерваторское классическое образование, но судьбу вы связали с джазом…
— В один момент я стал заниматься только классикой, когда в 18 лет я вдруг понял, что вообще-то я должен получить профессию. Когда мне было лет 16, я уже играл на танцевальных вечерах и даже провел джазовый фестиваль в Курске. По стечению обстоятельств попал в консерваторию в Казани, где со мной серьезно занимались. В Москве мои друзья учились у профессоров, которые слушали своих студентов раз в месяц. Было принято брать уже готовых исполнителей — меньше хлопот. Раз в месяц мне было мало. Благодаря вниманию педагогов я получил фортепианную базу, которая позволила продолжить профессиональный путь. На дипломе играл Второй концерт Прокофьева. В Казани не было установки, что классика — единственное, что имеет право на существование, не было «аллергии» на джаз, лундстремовские традиции. Да и на композиторском факультете изучали музыку битлов. Мои друзья все были композиторы, потому что они к музыке относились как джазмены: не профессия, а страсть. Всегда была одна тема: как сделана эта музыка? Мне было интересно с ними, а им со мной. Меня цепляло искусство импровизации, а на исполнительском факультете — что? От и до сонаты Бетховена. Окончательно все решили встречи с Германом Лукьяновым и Игорем Брилем (известные отечественные джазовые музыканты. — М.Ч.).
— Хотели бросить консерваторию?
— Были мысли все бросить, уехать в Москву и играть джаз. Но играть-то надо хорошо! Вся плеяда талантливейших джазовых музыкантов имеет фундаментальную пианистическую классическую базу, а также композиторский талант и умение импровизировать. Но все идет от образования.
— Бродский писал, что в каждой музыке Бах. Понятно, что Бах — величайший импровизатор. Получается, и джазмен? Судя по вашим джазовым версиям виолончельных сюит Баха — точно!
— Я осмелился посмотреть в сторону Баха, но было два момента. Первый связан с Борисом Андриановым (один из самых популярных современных виолончелистов. — М.Ч.), редким музыкантом, открытым к экспериментам. Таких имен мало в мире, а в России и подавно. Как-то он мне позвонил и сказал: «Посмотри виолончельные сюиты Баха. Мне кажется, что это джазовая эстетика». Второй момент: не знал как подступиться. Стал изучать вопрос и выяснил, что когда-то эти сюиты были не более чем упражнениями, этюдами. Долгое время они были несценическими. Позже каждый концертирующий виолончелист считал своим долгом их исполнять. Появилась масса переложений сюит. Их кромсали для домры, гитары, даже в поп-музыке есть обработки. Такой опыт позволил — с пиететом! — но пытаться что-то менять с точки зрения джазовой эстетики.
— И ведь получилась удачная интерпретация, на мой взгляд!
— Где-то мы оставили неизменным оригинал, добавив свои гармонии и импровизации, где-то придумали свои мелодии, а где-то сделали оригинальную музыку, решенную совместно с Бахом. Все участники нашего трио внесли свой вклад в джазовое прочтение Баха. Повторюсь: с пиететом к Иоганну Себастьяну Баху. Ведь есть сотни аранжировок, переложений, где авторы очень свободно относятся к тексту Баха. Мы, насколько возможно, там были честными и работали с уважением к оригиналу.
— У вас есть альбом «Русский орнамент», который начинается с соло русского фольклорного ансамбля. Фольклор и джаз соединяются и в «Свекольных полях» (Sugar Fields). Что общего у славянского фольклора и джаза?
— Когда я услышал песню «Дубравушка», то был потрясен. Выверенные веками бриллиантового качества крупицы! Было страшно прикоснуться к этой музыке и объединить ее эстетику с джазовой. Дело в том, что фольклорная музыка, как и джазовая, — импровизационная. Поэтому для меня было естественным смотреть в эту сторону. Другое дело — решиться. Европа последние полвека наслаждалась музыкой лучших американских джазовых имен, титанов, поэтому там сцена заряжена на эксперименты. У нас такого не было, хорошо «продаются» общеизвестные стандарты, поэтому и экспериментируют немногие — Андрей Товмасян и его композиция «Господин Великий Новгород», джаз-группа «Архангельск» и Владимир Резицкий, Герман Лукьянов… Сейчас есть преемник «Архангельска» Тим Дорофеев, Евгений Лебедев и многие другие.
— Африканский фольклор и джаз — понятно, но наш… Дерзко в хорошем понимании этого слова!
— Так как джаз родился в Америке, есть каноны, которые якобы нельзя переступить. Это неправда! Джаз уже на протяжении многих десятилетий обращается к фольклору, обогащается фольклором и классикой, и наоборот — сам их тоже обогащает. Кстати, в записи альбома Sugar fields участвовали американские музыканты Джоэл Тейлор и Кип Рид, с которыми мы играли на одной сцене, а также Билл Саммерс (один из выдающихся перкуссионистов, играл с Ниной Саймон, Стингом, Стиви Уандером. — М.Ч.). С ним вообще связана история. Дело было на концерте, где мы играли первое отделение, а он выступал во втором с другим коллективом. Услышав нашу музыку, он захотел играть с нами, говорил, что идея ему очень нравится, и впоследствии участвовал в записи альбома и играл турне с нами. Да и фольклор в джазе не новинка. Майлз Девис уже показал подобную работу с испанской народной музыкой (речь идет об альбоме Sketches of Spain. — М.Ч.), Чик Кориа позже подхватил его идею и развил — все это сильно отличалось от мейнстрима и сражало наповал. Другое дело, что в России к идее объединения нашего фольклора с джазом мало кто отнесся с интересом. Мы вообще не привыкли ценить то, что имеем. Может, в силу размеров нашей страны.
— А что за музыкальный материал, откуда песни?
— Плеховский фольклор, Суджанский район Курской области. Эта музыка могла бы стать «лицом» области, но, увы, никто не захотел финансово поддержать идею. Первый ансамбль «Ростань», с которым мы работали, был из Суджи, они сохраняют фольклорные традиции. Сейчас работаем с ансамблем «Ларец», там тоже есть девочки из Суджи. Кстати, в Америке стоило побывать, чтобы убедиться в том, что малопонятные явления для России могут быть с огромным интересом восприняты там. А у нас долгое время было так: если ты не играешь условного Чарли Паркера и Эрролла Гарнера, то отойди от инструмента, это не джаз.
— Кстати, о Курской области. Каковы реалии происходящего там?
— Сирена звучит много раз в день, но сейчас уже поменьше. К ней быстро привыкаешь. Она сигналит, а ты спокойно сидишь и гаммы играешь. Даст бог, в Курске, может, ничего и не случится. Вряд ли разрушат половину города. В Белгороде колоссальная проблема. Много пунктов размещения беженцев появилось. До последнего времени весь цирк в центре города был занят беженцами, каждый день стоит очередь на получение элементарных вещей, от гигиенических принадлежностей до еды. Обстановка предвоенная, но сейчас этого меньше, кого-то расселили.
— Пришлось пожить в пункте временного размещения?
— Нет, слава богу. Дирекция Курской филармонии колоссальное время уделяет беженцам, благодаря чему мы сыграли сотни концертов для них, ведь им нужна моральная поддержка. Все артисты ударно работали с утра до вечера, делали то, что в ту минуту было важно. Причем это была не разовая акция, а ежедневная работа. Занимались не только концертной деятельностью, но и гуманитарной помощью, привозили людям все нужное для жизни. Так что увидел все своими глазами.
— Какая обстановка в ПВР?
— Общая картина такая: огромный спортивный зал, стоит много двухъярусных кроватей. Много пожилых людей. У них потеряно все: дом, близкие, коты, собаки… Колоссальная трагедия.
