— Руслан Тимофеевич, сколько лет вы преподаете в Литинституте?
— 38 лет. Но это не главное, я единственный человек в институте, а может быть, во всей стране, кто помнит 30-летний юбилей. В 1963 году я был студентом второго курса.
— Отмечали дату со всенародным ликованием?
— Юбилей проходил в несколько траурной ситуации, потому что Никита Сергеевич закрыл Литературный институт вместе с Сельхозакадемией незадолго до своего свержения («ухода по состоянию здоровья в связи с преклонным возрастом», как было тогда сказано). Он закрыл дневное отделение, сказал, что писатели должны учиться только заочно. Когда мы праздновали 30 лет, ректором был Иван Николаевич Серегин. Он где-то облучился, и все понимали — и он сам, — что он скоро уйдет. Институт умирал вместе с ректором.
И был момент, когда в огромном герценовском особняке учились двадцать девять человек, нового набора не было, а старшие курсы были на производственной или преддипломной практике.
— Кому удалось преодолеть кризис?
— Возрождать институт начал Владимир Пименов, бывший главный редактор журнала «Театр». Он добился того, что заново открыли дневное отделение, появилась аспирантура, расширилось отделение перевода.
— Вы пришли в ЛИТ в 1987 году, в преддверии 90-х — не самого легкого времени для всей российской культуры.
— До 1991 года институт финансировался Литфондом — богатейшей организацией Советского Союза. Туда с каждой выходящей книги шли отчисления — кажется, 7%. Литфонд был настолько богатым, что у него государство занимало деньги. 25 декабря 1991 года СССР прекратил свое существование, так что в 1992-м институт остался без финансирования — его нужно было буквально спасать. Ректору Сергею Есину это удалось сделать.
— Кто из ваших однокурсников 60-х стал знаменитым писателем?
— Мы поступали на один курс вместе и учились на одном семинаре у поэта Николая Сидоренко с Рубцовым. Тогда он был еще никому не известен, и первым, кто его открыл, стал Слуцкий — его Сидоренко пригласил как-то на семинар. Борис Абрамович пришел и попросил всех прочитать по одному-два стихотворения. Дошла очередь до Рубцова.
Он прочитал два. Слуцкий говорит: еще. Прочел третье. Еще. Еще. Он его заставил прочесть стихов пятнадцать. Считается, что Рубцова Вадим Кожинов открыл, но первым, кто понял, что такое Рубцов, был именно Борис Слуцкий. Меня тогда еще поразила его память. Казалось бы, фронтовик, после контузии ему память пришлось восстанавливать — но он всех нас запомнил по фамилии с первого раза.
Еще могу назвать из тех, кто только входил при мне в литературу, Юрия Казакова, он был из семинара Паустовского. Учеником Константина Георгиевича был и Юрий Бондарев. А Белла Ахмадулина уже успела выпуститься и издала первую книжку в тот год, когда я в ЛИТ поступал.
— Вы общались с Рубцовым? Дружили?
—Мы жили вместе в общежитии. Рубцова тогда не печатали, у него маленькая книжка вышла в Ленинграде, любая публикация была для него праздником. Мы жили в общежитии, помню, в газете «Труд» напечатали какой-то его календарный стишок, и он очень радовался. Но у него были проблемы с посещаемостью, так что учеба растянулась лет на семь.
— Кто еще из литинститутовцев стал звездой русской литературы?
— Василий Белов, нынешний классик. Юрий Кузнецов, Виктор Пелевин (он учился заочно и не окончил курс). Но помимо писателей Литинститут — это еще и кузница главных редакторов. Павел Гусев окончил семинар Евгения Сидорова. Григорий Бакланов, при котором журнал «Знамя» пережил рассвет, тоже учился в Литинституте. Как и нынешние главный редактор «Нового мира» Андрей Василевский и главред «Литературной газеты» Максим Замшев.
— Считается, что репрессии — это удел тридцатых годов. Но разве в послевоенные годы писатели остались «без внимания» власти?
— Прекрасного поэта Наума Коржавина взяли в 1947 году просто в общежитии. В более поздние годы из института выгнали Андрея Битова за то, что он печатался в «Метрополе» (альманахе неподцензурной литературы. — И.В.). Когда я стал заведующим кафедрой литмастерства, мне, кстати, удалось его вернуть.
По этой же причине вуз покинул Фазиль Искандер. Репрессии продолжались даже в 80-е годы, может быть, не такие жесткие.
— Был ли при этом институт средоточием вольнодумства?
— В аудитории можно было говорить все что хочешь. Но это мой взгляд глазами студента 60-х. Преподаватели тоже чувствовали себя свободно — сложилась максимально свободная атмосфера, хотя многие из них вернулись из лагерей и мест заключения, как, скажем, Александр Абрамович Исбах.
— Не боялись, что сосед «по парте» побежит в КГБ?
— Было понятно, что какие-то люди куда-то докладывают, но мало кто боялся. Конечно же, существовала цензура. Я тогда редактировал студенческий журнал «Тверской бульвар, 25». Его на ротапринте печатали, двести экземпляров или триста, но каждый номер обязательно подписывал цензор.
«Вместе с вами отпразднуем 100 лет»
Ректор Литинститута Алексей Варламов — о будущем:
— Главное, к чему буду прикладывать усилия, — это чтобы все наработанное за предшествующие десятилетия никуда не делось. Мы действительно уникальный институт с богатейшими традициями преподавания и замечательными творческими кадрами. У нас немало пожилых преподавателей — им в первую очередь я желаю здоровья и прошу беречь себя. В будущем неизбежно произойдет омоложение профессорско-преподавательского состава, придут новые люди, но нужно, чтобы те, кто работает сегодня, продолжали преподавать, сколько им бог даст.
Второй момент: мы очень тяжело пережили реставрацию, которая затянулась дольше, чем было изначально запланировано. К счастью, она закончилась, мы заняли наше пространство, и будущее Литинститута будет связано с усадьбой на Тверском бульваре, как было завещано нашим основоположником Алексеем Максимовичем Горьким. Что бы ни было, я убежден, что Литературный институт может находиться только в этом месте.
Если же говорить об изменениях, которые мы предполагаем внести в учебные планы с учетом требований времени, то сегодня происходит все большее взаимопроникновение различных видов и родов искусств. Поэтому помимо обучения литературному мастерству, истории литературы, практической стилистике будем больше заниматься историей кино, театра и музыки, это направление будет расширено за счет сценарного мастерства, театральной и кинодраматургии. Так, в творческом семинаре, который ведет Полина Бабушкина, студенты уже занимаются инсценировкой художественной прозы. Со следующего семестра наши студенты в сотрудничестве со ВГИКом будут слушать годичный курс, связанный с написанием сценариев. Коллеги по киноцеху не раз говорили, что потребность в литературных сценариях очень велика.
— Алексей Николаевич, прозаики, критики, публицисты — кого еще сегодня готовит Литинститут?
— Переводчиков. Не отказываясь от «европейского вектора» в плане перевода — что было бы глупо, поскольку политики могут сколько угодно ссориться, но культура остается культурой, — мы усилим «азиатский вектор». Со следующего года наберем группу художественного перевода с корейского языка. Затем планируем китайский. Кроме того, вы помните, что уже несколько лет мы готовим переводчиков с языков народов России.
— Буквально пару лет назад в Сети ходили слухи, что Литинститут «умирает», тем не менее 90-летие благополучно отпраздновали. Можете ли вы как ректор дать гарантии, что в 2033 году мы откупорим бутылку шампанского в честь векового юбилея?
— Наш институт «хоронили» много раз. Хотели закрыть и в довоенные годы, и в 60-е Хрущев к этому пытался руку приложить, а в 90-е и вовсе по такому тонкому льду ходили, что если бы не тогдашний наш ректор Сергей Николаевич Есин, не знаю, чем бы все закончилось. В начале 2010-х Литературный институт объявили «неэффективным вузом». Но он выстоял, и атаки, пережитые нами несколько лет назад, сделали нас только сильнее. Заметьте, что критика в адрес ЛИТа всегда идет извне, а не изнутри. Внутренняя сплоченность и уважение друг к другу позволяют нам преодолевать даже привычку писателей ссориться и разбегаться по разным идеологическим углам. В нашем магическом пространстве все противоречия исчезают. Так что столетие будем все вместе отмечать здесь, на Тверском бульваре.
