Случаются спектакли, которые превращают стандартную миссию критика – написать рецензию – в невыполнимую. Потому что впечатление от «предмета критики» обезоруживает журналиста, не давая ему возможности «поверить алгеброй гармонию». С «Мадам Баттерфляй» в «Геликоне» как раз тот самый случай. После такого спектакля хочется говорить о любви и достоинстве, о противопоставлении цивилизаций, о гениальной музыке, о красоте, мироздании, космосе и черт его еще знает о чем. А не о мизансценах, балансе оркестра, высоте взятых певцами нот и изобретательности видеопроекций. Но – деваться некуда. И придется разобраться, почему в конце спектакля зрители хлюпали носами, терли глаза, суетливо надевали темные очки. И если бы это относились только к женской части публики – вполне себе маскулинные мужчины не могли, да и не хотели скрыть навернувшихся слез.
Как обычно, «Геликон» погружает зрителей в атмосферу спектакля с момента, как они переступают порог театра. В фойе зрителей встречают стюарды в черных кимоно. В выставочном пространстве – интереснейшая экспозиция японских кимоно времен создания оперы (конец XIX – начало ХХ вв.), а также уникальная выставка частной коллекции Елены Образцовой – китайские и японские вещицы, фарфоровые драконы, веера, лаковые шкатулки, ширмы, панно, курильницы.
Дмитрий Бертман поставил спектакль в первой авторской редакции. Той самой, написанной в 1904 году, которая была представлена в театре Ла Скала и вошла в историю как самый громкий и неприличный провал премьерного показа. Трудно поверить, но «Мадам Баттерфляй», оперный хит, входящий в топ самых популярных партитур, вызвала не просто холодный прием, а топанье, свист, улюлюканье, выкрики и издевки. После этого Пуччини не сдался, отредактировал свое детище, которое ему самому очень нравилось, разделив двухактную оперу на три действия и сократив первый акт. В «Геликоне» опера идет в двух длинных актах, которые пролетают как одно мгновение. Это вообще свойственно музыке Пуччини – какой-то секрет он знал про время, заставляя его сжиматься в сознании слушателя. Судя по всему, Дмитрию Бертману и маэстро Марко Боэми тоже известен этот секрет. А потому оркестр звучит так, как этого хотел автор: не прерываясь, не тормозя, моделируя состояние живого человека, в котором ни на секунду не останавливается биение сердца. Остановка – смерть. Которая и наступает в финале безжалостных, не оставляющих надежды на хэппи энд пуччиниевских партитур.
Замечательные соло в оркестре – трогательный гобой (Майя Бакум), нежная флейта (Татьяна Ларина), яркие краски трубы и валторны (Никита Шишков и Антон Ветров), захватывающие тутти в кульминациях, которые, тем не менее, не перекрывают великолепные голоса солистов.
В роли Пинкертона Иван Гынгазов – вряд ли можно пожелать лучшее исполнение этой партии. Его мужественный с баритональными красками тенор безупречен. Характерная для Пуччини экспрессия вокальных партий в сочетании с полнозвучным оркестром нередко провоцируют певцов на форсирование голоса, пение на грани возможностей. Но здесь никто этим не грешит: Давид Посулихин (Горо), Константин Бржинский (Шарплесс), Дмитрий Скориков (Якусидо), Дмитрий Пономарев (Ямадори) – у всех чистота интонации и высокое качество звуков на форте показывают имеющийся солидный запас. Что уж говорит о прекрасной Ларисе Костюк в партии Сузуки. Очень интересный образ у Кэт Пинкертон в исполнении Инны Звеняцкой: счастливая соперница взахлеб плачет, заставляя обреченную на смерть Баттерфляй ее утешать.
Роль Баттерфляй – в числе тех оперных партий, о которых говорят: если у вас нет стопроцентной исполнительницы, то нечего даже думать о постановке. В «Геликоне» Баттерфляй однозначно есть: Валентина Правдина с ее красивым и сильным сопрано, проникающим в душу пиано, легкими и при этом ярко звучащими верхами.
Эта опера как ни одна другая у Пуччини дает возможность режиссеру проследить в подробностях и деталях движение и развитие персонажей, их отношений. Именно это демонстрирует Дмитрий Бертман с ошеломляющим мастерством и какой-то ювелирной психологической достоверностью. Превращение циничного американца Пинкертона, купившего себе японочку, в одержимого страстью любовника, в конце концов приходящего в отчаянье от содеянного, – такой путь проходит герой Ивана Гынгазова. Не менее пристально публика следит и за развитием героини Валентины Правдиной: покорная юная гейша, влюбленная женщина, «американская» жена, свято верящая в любимого, мать, готовая на все ради своего сына, и наконец – полная достоинства японка, совершающая сэппуку, как самый настоящий самурай.
Огромный симфонический антракт к финальной сцене содержит сюрприз, без которого Бертман не был бы Бертманом. Пока Баттерфляй, Сузуки и малыш спят в ожидании Пинкертона, он вдруг появляется на сцене с подарками и цветами. Все просыпаются, обнимаются, достают из холодильника шампанское, открывают кока-колу, которая олицетворяет для Баттерфляй Америку в той же степени, что стоящая рядом скульптура Девы Марии… Но вдруг включается обратная перемотка – шампанское исчезает в холодильнике, подарки укладываются в коробку, Пинкертон забирает букет и задним ходом спускается по лестнице… И вот ведь как интересно – это не смешно, а горько и больно. Потому что в операх Пуччини не бывает счастливого финала.
