В самом начале звучит задорная песенка о счастье в исполнении кумира советской эстрады 60-х Эдуарда Хиля. «Что такое счастье?/Кто ответит?/Люди все по-разному говорят…» Правда, искренний оптимизм слов и мотивчика, не очень-то соответствует пространству, в котором она звучит. А пространство холодное, всё больше полупрозрачное стекло и бетон, какие бывают, ну, скажем, в закрытых научных институтах с пустыми гулкими коридорами, на производстве, и тоже оборонного характера. В нем, без перемены декораций, развернется жизнь физика-теоретика с мировым именем Льва Ландау.
Слева — серая колонна, старенькое, притулившееся к ней пианино. Напротив, справа, — лестница с разноуровневыми ступенями. За стеклом, составленном из полупрозрачных квадратиков, по заднику — силуэты, о происхождении которых можно только догадываться. Вот, пожалуй, и всё. Но научно-производственный минимализм художника Максима Обрезкова непонятно каким образом позволяет этот набор принимать за: за квартиру семейства Ландау, улицы Харькова, аудитории вуза и научных конференций, проходящих в зарубежных странах, куда путь простому советскому гражданину долго был заказан. Но это Обрезков — он умеет из ничего разбудить воображение.
А вот, собственно, и сам гений — Лев Ландау, которым гордится страна, отвечает на вопрос звонкоголосой журналистки, находящейся за стеклом. Как живет родоначальник научной школы? Чем интересуется? Знает ли, что такое счастье? (прямо как в песенке) — интересуется она от имени масс трудящихся. А он, чуть нелепый, переминающийся, глядя в зал, этой самой массе, что называется, на пальцах втолковывает про элементарные частицы:
— В этом мире все состоит из них, но главный прогноз заключается в том, что сами частицы из ничего не состоят. В величайшем масштабе вещи ведут себя иначе. Не похожи ни на что из нашего непосредственного опыта. У них нет объема, поверхности, формы, правого нет и левого бока тоже нет. Они не ведут себя как облачка, бильярдные шары и шарики. Довольно страшно: все, что мы можем рассказать об этих частицах, — это набор чисел, описывающих их свойства…
И дальше — резкий слом пространства, в котором внешне ничего не поменяется: сообщение о страшной автокатастрофе, в которую в 1961 году на Дмитровском шоссе попал великий ученый. И после перечисления полученных им травм следует, что он не жилец. Однако и тут резкий слом, как сказали бы в кино, кадра, где минутой назад «не жилец» уже маленький мальчик, который прячется под пианино от строгого отца.
Свой спектакль в жанре байопика Анатолий Шульев строит на принципе слома, смены кадров биографического и психологического характера и таким образом рисует портрет героя, его жизнь во времени и время, отразившееся в нем как в зеркале. Для этого он поднял массу материалов о Ландау: письма, дневники жены, воспоминания о нем, письма, документы…
Надо признать, что Шульев владеет искусством монтажа, которое позволило ему избежать прямолинейности, неизбежной при создании байопика. Напротив, здесь объем, многогранность, внутренние связи и даже сходство с космосом, его звучанием по нашему представлению. Его добавляют музыка (Полина Шульева) и звуковой дизайн (Николай Ларкин).
Но самое ценное здесь, пожалуй, то, что в центре не культовый актер-актриса, какой-нибудь государственный деятель, чье имя десятилетиями будоражит поколения (Ленин, Сталин, к примеру), а ученый и его наука. А значит, соответствующие терминология и текст звучат со сцены даже в моментах, науки не касающихся. Но это нисколько не мешает восприятию истории, полной крутых поворотов и открытий, особенно для тех, кому имя Ландау — просто красивая фамилия.
Мальчик из еврейской семьи служащих, которому с детства внушалось отцом, что он ничтожество, доказывает всему миру, что он другой. Детская травма, сочетавшаяся с природной одаренностью (чуть ли не в пять лет решал уравнения, а в семь — понимал про интегралы), сделала его парадоксальным в поведении, неудобным, забавным, противным, отчаянным, нежным. Гений? Будущее показало, что да — гений. А в настоящем — ох как он бывает невыносим, эгоистичен. Ему за двадцать, а он все еще девственник, отрицающий брак. Кумир студентов, проклятие чиновников от науки.
События разворачиваются с начала прошлого века до начала 60-х. Со сцены звучат исторические имена, гордость мировой и отечественной науки — Капица, Борн, Резерфорд. Баланс точной науки и… поэзии, личного ни разу не нарушен. Более того одно прорастает в другое органично, как проза в поэзию, которую Ландау любил и мыслил ей порой, как формулами.
И в этом колоссальная заслуга исполнителя главной роли Павла Попова. Он собирает все линии, руководит ими без видимых усилий. Играет как дышит. В его игре и острота, и нервичность героя, и задиристость, эгоизм наполовину с наивностью, как это бывает у детей, и сумасшедший перфекционизм.
Пластика у его Ландау, как и интонация, выразительные и настолько индивидуальные, что, кажется, Лев Давидович именно таким и был. Актер наделил его резкой пластикой, похожей на пластику плоской куклы, которая того и гляди сломается под воздействием обстоятельств. А внезапные вспышки, приступы озарения, любви к незнакомой женщине в платье с красными розами или спора с соратником Лифшицем, или от сообщения, что два его ученика арестованы и обвинены в шпионаже. А когда его самого арестуют, он не сломается и, лежа на тюремной шконке больным, слабым, станет обдумывать сложнейшие уравнения для будущих поколений физиков. Курчатов не сможет без этого теоретика создать ядерное оружие.
Не знаю, как квантовость применительна к жизни, но для сценического Ландау что физика, что любовь — ядерного характера. В «Солнце Ландау» все работает на это, но очень тонко, ремарками, которые имеют значение. Вот, скажем, в музыке вдруг неожиданно начинает петь и почти что плакать скрипка, а в оформлении, особенно в костюмной группе (Мария Данилова), из сдержанных серо-бежевых тонов то и дело пробивается красный цвет. На белом платье Коры Ландау, букетом цветов и, наконец, алым платьем, в котором эта невозможной красоты блондинка взмывает вверх, как на картине Шагала.
Этот эффектный полет женщины, которую за руку держит мужчина, стоящий на лестнице, мог бы завершить финал первого акта, однако режиссер сознательно снимает романтический пафос сообщением об обвинении молодых ученых в шпионаже, таким образом перекинув мостик во второй акт, полный драматизма.
Актерский состав подобран таким образом, что тот редкий случай, когда второй состав трудно себе представить. Яна Соболевская в роли Коры, Игорь Карташев — Петр Капица, Олег Макаров — Нильс Бор, Александр Рыщенков вышел аж в четырех ролях (отец, ректор, врач, следователь), Каролина Койцан — Анна Капица, Юлия Рутберг потрясающе исполнила роль матери Льва Ландау, пронзительно так, на пиано. А Денис Самойлов в роли советского физика и соавтора Ландау Евгения Лифшица — даже забавно получилось: на сцене в роли соратников оказались два Пьера Безухова из другого хита Вахтанговского — «Война и мир». Самойлов замечательно сыграл характер вечно второго, но без которого вечно первому не обойтись.
На премьерном показе, как выяснилось, было немало молодых ученых из Сколкова. Они бисировали вместе с залом.
